имеем агентов, на которых можем полагаться и присутствия которых в их рядах они не подозревают. Мы извещены о малейших их движениях. Теперь они принимают меры для отступления в эту сторону, и их не тревожат, чтоб они считали себя в безопасности. Но в эту именно минуту, когда они вообразят, что ушли от нас, мы захватим их почти без боя. Повторяю, все меры приняты, и меры хорошие. Завтра вечером я должен видеться с Поблеско в окрестностях Жироманьи.
— Так Поблеско замешан в этом деле?
— Он всем и управляет, он придумал план чрезвычайно замысловатый, я должен сознаться, а главное, чрезвычайно простой.
— Какой же это план?
— Вот, видите ли, баронесса, я знаю только общее, подробности Поблеско не выдаст никому, а вам известно, умеет ли он молчать. Быть может, я кое-что угадал.
— Кое-что?
— Но открыть этого не могу, — продолжал он, сделав вид, будто не слышал восклицания баронессы.
— Даже мне? — спросила она не без намерения.
— Гм! Это дело щекотливое.
— Так я не настаиваю, — сухо возразила она, — какое мне дело до этого, только я рада удостовериться еще раз, как велико ваше доверие ко мне.
— О! Баронесса, я верю вам, как самому себе…
— Но, — перебила она насмешливо, — справедливо думаете, что хранить тайну еще лучше. Бросим этот разговор, любезный господин Жейер, и я знаю, что мне, по приезде в Версаль, следует ответить графу Бисмарку, когда он станет расспрашивать меня о знаменитых альтенгеймских вольных стрелках, которых не может истребить целое войско, несмотря на ваше содействие и распоряжение Поблеско, этого тонкого и хитрого дипломата.
— Вы меня истинно приводите в отчаяние, баронесса. Бог мне свидетель, что я желаю сообщить вам все сведения, потому что ваше удостоверение было бы в высшей степени драгоценно, но я не знаю, как быть.
— Кто вас просит? Интересовалась я этими подробностями для вашей же пользы. Надеюсь, вы понимаете, что для меня все это не имеет почти никакого значения.
— Знаю как нельзя лучше, баронесса, но, несмотря на сильное мое желание удовлетворить вас, то, что я угадал или полагаю, что угадал, основано на таких неопределенных данных, что я не вижу, каким способом мне сделать это понятным для вас.
— Уж не шарада ли это? — вскричала со смехом баронесса.
— Не смейтесь, баронесса, вы ближе к истине, чем полагаете. Приблизительно это так и есть.
— Вы шутите.
— Нисколько, клянусь вам.
— Так кто мешает вам предложить мне разгадать эту загадку? Пожалуй, мне и удастся.
— Я приискиваю слова, баронесса. Подумайте, что мне надо объяснить вам то, чего я сам хорошенько не понимаю.
— Уж будто бы?
— Клянусь честью, баронесса. Вы знаете по опыту, как скуп Поблеско на слова и как маскирует в куче околичностей то немногое, что заблагорассудит выдать своим помощникам о планах, им задуманных и успеху которых эти же помощники должны содействовать. Теперь он был таинственнее, чем когда-либо; план, о котором идет речь, чуть, что не двойной.
— Двойной, это что значит?
— Да то, баронесса, что Поблеско трудится в одно и то же время и для короля, и для себя.
— То есть?
— То есть что он смертельно ненавидит не только Мишеля Гартмана, сыгравшего, впрочем, и со мною, и с ним штуку возмутительную, как я докладывал вам…
— Вы мне ни слова не говорили о Поблеско, но все равно, продолжайте, любезный господин Жейер, — перебила баронесса, глаза которой сверкали как молнии, несмотря на ее усилия владеть собою.
— Итак, Поблеско одинаково возненавидел все семейство Гартман и поклялся отмстить ему жестоким образом. Потому-то план его и двойной: он хочет отплатить как альтенгеймским вольным стрелкам, так и…
— Семейству Гартман, — перебила баронесса.
— Совершенно справедливо. И вы можете заключить из этого, с какою осторожностью он должен приступать к делу, чтоб добиться успеха.
— Вполне понимаю, как и то, что, несмотря на очень умеренное сочувствие к самому Поблеско, вы, не колеблясь, оказываете ему усердное содействие, имея в виду и собственную месть. Меня наиболее удивляет недостаток доверия к вам с его стороны.
— Ваше замечание вполне справедливо, баронесса. Такое обращение Поблеско, тогда как он знает, что сделал со мною Мишель Гартман, удивляет меня не менее вашего. Потому-то, оскорбленный в моем самолюбии обидным недоверием человека, который не что иное и быть ничем иным не может, как моим сообщником, я приложил все старание, чтоб открыть тайну, которую он упорно от меня скрывает, и если я не успел еще вполне угадать искусно, правда, задуманный им план, все, от вывода к выводу, я узнал столько, что вскоре добьюсь и полного уразумения. Тогда-то я докажу ему, что не так легко, как полагает он, сделать из человека, подобного мне, простое орудие.
— Прекрасно рассудили, любезный господин Жейер, я нахожу, что вы дадите Поблеско остроумный урок, в котором, будь, сказано между нами, он сильно нуждается.
— Я горжусь вашим одобрением, баронесса. Однако после предварительного объяснения этого, я приступаю к шараде.
— Хорошо, говорите, я слушаю во все уши. Знаете ли, — прибавила она, смеясь, — вы теперь несколько напоминаете древнего Сфинкса, который на дороге к Фивам задавал путешественникам загадки. Занесите же надо мной лапу, грозный Сфинкс, и вещайте; я вся превращаюсь в слух и вместе с тем уповаю на ваше милосердие, что, если я не разгадаю задачи, вы не скушаете меня, как имел обыкновение делать вышереченный Сфинкс, не сбросите меня в какую-нибудь пропасть.
— Успокойтесь, баронесса, я не способен на такие чудовищные поступки с вами, — любезно возразил банкир.
— Это ободряет меня, говорите же.
— Вам известна русская история, баронесса?
— Очень поверхностно, не скрою от вас.
— Но слыхали же вы об императрице Екатерине II?
— Об Екатерине Великой я слыхала.
— У нее был любимец…
— Потемкин, все знаю, господин Жейер, говорите же загадку-то.
— Она именно и относится к знаменитому любимцу императрицы Екатерины.
— К Потемкину?
— К нему самому, баронесса. Надо вам сказать, что при Екатерине II покорили Крым.
— Я помню и это, даже у меня осталось в памяти, какую хитрость он употребил во время путешествия государыни по стране, почти совсем пустынной, чтоб представить ее монархине густонаселенною, богатою и процветающею под ее державною десницею.
— Это буквально верно, баронесса.
— Так что же?
— И загадка вся тут…
— Не понимаю.
— Уж будто и не понимаете, баронесса?
— Как! Разве Поблеско…
— Поступает, как Потемкин, да, баронесса, из других побудительных причин, разумеется, и в более скромных размерах, но сценическая постановка совершенно скопирована со знаменитого временщика.
