— Господа, — сказал, подходя и очень вежливо кланяясь, шевалье де Гиз, — я не имею чести быть с вами знаком, но позвольте поздравить: вы ловкие бойцы; я в этом знаю толк. У вас были серьезные противники.
— Мы употребили все старание, милостивый государь, — проговорил капитан, низко кланяясь.
— Вы, конечно, не уйдете, не выпив с нами?
— Сочту за честь.
— Господа, я шевалье де Гиз.
— Шевалье, я капитан Ватан; это мой брат, капитан Вер-мо, а это наш приятель, шевалье де Ларш- Нев.
— Очень рад познакомиться, господа. Эй, Бригар! Лучшего вина!
— Сию минуту, монсеньор! Крошечку подождите.
— Поскорей! Мне ждать некогда.
Бригар с помощью гарсонов, усердно осмотревших карманы убитых и отобравших их кошельки, переносил трупы к церкви святого Евстафия и смывал кровь с пола.
Граф де Сент-Ирем, воспользовавшись тем, что внимание всех было обращено на его противников, потихоньку ушел; но Клер-де-Люнь видел это и отправился за ним.
В нескольких шагах от таверны графа ждал слуга с лошадью; шепнув ему несколько слов, Жак умчался как стрела; Клер-де-Люнь вернулся в таверну.
Ватан, одеваясь, незаметно обшарил карманы де Местра и незнакомца и взял кое-какие найденные там бумаги, на которые гарсоны не обратили даже внимания.
Граф дю Люк по окончании дуэли сделался равнодушен ко всему происходившему вокруг.
Бледный, мрачный, с растерянным взглядом, он покорно дал Ватану и пришедшему с ним человеку, которым был не кто иной, как Мишель Ферре, одеть себя, машинально сел, машинально чокнулся и выпил с шевалье де Гизом и другими, по-видимому не сознавая того, что делает.
Только одно слово вырвалось у него во все это время:
— Серак!
— Господь Всемогущий! — шепнул шевалье де Гиз своим приятелям. — Этот господин не может забыть бедного барона де Серака; беда, если им случится встретиться!
— Он, верно, близкий родственник дамы, о которой говорили, — предположил, смеясь, де Шеврез.
— Или, скорее, один из ее поклонников, — засмеялся маркиз де Лафар.
В эту минуту граф поднял голову, провел рукой по лбу, на котором выступили крупные капли пота, и посмотрел на окружающих, точно спросонок.
— Простите, господа, — проговорил он, — что я побеспокоил всех вас своей выходкой. Я не хотел этого; благодарю вас за участие, с которым вы ко мне отнеслись.
— Полноте, — весело отвечал де Гиз, — вы отлично дрались; ваши противники получили заслуженное; за такие пустяки не стоит и извиняться.
Граф раскланялся со всеми и обратился к Ватану, протянув ему руку с едва заметной улыбкой:
— Вы не со мной, капитан?
— Конечно, с вами, граф! — поспешно согласился капитан. — Я ни за что не оставлю вас, пока вы не оправитесь от сегодняшнего потрясения.
— Благодарю вас, — сказал граф. — Ах, зачем я вам не поверил, капитан! Ну, да, может быть, лучше, что все так случилось? — прибавил он, точно говоря сам с собой.
— Граф, переломите себя, скройте свое страдание, будьте мужчиной!
— Да, да, капитан. О, если бы вы знали!
— Я все знаю.
— Вы! — с удивлением вскричал Оливье.
— Да, но здесь не место для таких интимных разговоров.
— Это правда; уйдемте скорее.
— Уйдемте; кроме того, и поздно уже становится. Они ушли, а Клер-де-Люнь остался, шепнув капитану:
— Де Сент-Ирем умчался галопом по направлению к Нотр-Дам-де-Пари.
— Хорошо! Следи за ним и передай мне все, что он делает, до самых мелочей.
— Будьте спокойны; я узнаю каждое его слово.
— Я полагаюсь на тебя.
Граф с капитаном вышли из таверны.
— Вы в какую сторону идете, капитан? — спросил Оливье.
— Отчего вы меня об этом спрашиваете, граф?
— Я слишком взволнован, чтобы сейчас же идти к себе; я бы проводил вас к вам.
— Да нам ведь по одной дороге; мы оба живем на Тиктонской улице, — объявил, смеясь, капитан.
— Ба! Вы шутите?
— Нисколько. Мы даже, кажется, близкие соседи. Приехав в Париж, я остановился у одного старого знакомого, хозяина гостиницы «Единорог».
— А! У мэтра Грипнара?
— Именно.
— Да и я там же остановился.
— Знаю.
— Как так знаете? — граф вдруг замер на месте и поглядел ему прямо в лицо.
— Да так, — хладнокровно отвечал капитан, — очень хорошо знаю.
— Это плохо, капитан, — упрекнул его Оливье. — Мы живем Бог знает сколько времени в одном доме, и только сейчас я это узнаю, и то благодаря случаю!
— Не судите, не выслушав, граф.
— Объясните, пожалуйста.
— Любезный граф, я старый солдат-волонтер; жизнь была неласкова ко мне; двадцать лет я проливал кровь во всех европейских битвах, и ни разу смерть не вспомнила обо мне. Вернувшись на родину, я не нашел никого близких; те, кого я знал, умерли или забыли меня, что еще хуже. Несчастье делает злым и эгоистом. Гордость не позволила мне раскрывать перед всеми мои сердечные раны; я сосредоточился на самом себе, решившись ослепнуть и оглохнуть ко всему — и хорошему, и дурному вокруг меня и искать покоя в забвении и равнодушии. Случай свел меня с вами, и, не знаю почему, я с первого взгляда почувствовал к вам симпатию.
— Странно! — прошептал граф. — И я, увидев вас, почувствовал то же.
— Я решил бежать от вас, чувствуя, что симпатия моя превратится в горячую дружбу. Не умея ни ненавидеть, ни вполовину быть другом наполовину, я испугался, так как не хотел привязываться ни к кому на свете. Одним словом, я решил бежать.
— А теперь? — мягко спросил граф.
— Теперь? — повторил снова обычным насмешливым голосом капитан. — О, теперь, граф, судьба оказалась сильнее меня! Я снова увиделся с вами, и конец!
— Так вы согласны принять мою дружбу?
— Нет, вы должны принять мою со всем, что в ней есть дурного и хорошего. Что делать, граф? Судьба велит мне любить вас, и я подчиняюсь; если бы вы и захотели помешать этому, так вам не удастся.
— О, в этом отношении не беспокойтесь! — проговорил Оливье. — Если моя счастливая звезда, в настоящую минуту особенно, ставит на моем пути подобного вам человека, я остерегусь выпустить его из рук.
— Тем лучше, если вы думаете то, что говорите граф.
— А вы сомневаетесь разве, капитан?
— Нисколько; но признаюсь, мне все равно, любите вы меня или нет; дело в том, что я вас люблю; этого для меня довольно; вы, пожалуй, можете хоть ненавидеть меня. Моя дружба к вам есть тоже эгоистическое чувство; оно мне лично приятно, и потому я его допускаю.
— Что вы за странный человек, капитан!
— Dame! Надо принимать меня таким, каков я есть.
