— Parbleu! Я так и делаю; начнем же с того, что у нас будет общий кошелек; я богат и…
— Позвольте, позвольте, граф! Между нами таких условий не может быть. Вы богаты, тем лучше для вас; но и я также богат, оставим каждый свое при себе.
— Вы богаты?
— Да; сравнительно, конечно. У меня скромные претензии; того немногого, что я имею, слишком достаточно для меня.
— Ну, хорошо! Не стану настаивать. В одном только я никак с вами не сойдусь.
— В чем же это? — с улыбкой спросил капитан.
— Вы свободный человек?
— Как птицы небесные.
— В таком случае мы с вами больше не расстанемся.
— Я и сам хотел вам это предложить.
— Неужели! — воскликнул с видимым удовольствием граф.
— Конечно!
— Даете слово?
— Клянусь честью! С одним только условием: чтобы у вас не было тайн от меня.
— Капитан, мы познакомились так оригинально, что знакомство наше совершенно выходит из ряда вон; честный человек не имеет тайн от своего друга и брата, а вы для меня и то, и другое.
— Ну хорошо, граф; вот вам моя рука.
— Вот и моя.
В это время они подошли к гостинице «Единорог».
Приветливая хозяйка, стоя у дверей, с удивлением глядела на своих постояльцев, шедших рядом и, по- видимому, очень дружно.
Капитан улыбнулся.
— Добрый вечер, Фаншета, дитя мое! — весело приветствовал он ее. — Не приходил ли к вам сегодня какой-нибудь гость?
— Да, да, капитан! — отвечала она со слезами на глазах. — Вы наше провиденье!
— Ну вот, опять за прежнее!
— Она правду говорит, и я то же скажу, — радостно подтвердил подошедший хозяин. — Ах, предобрый вы человек! Черт знает, где и найти такого другого. Честь имею кланяться, господин граф!
— Здравствуйте, любезный Грипнар! — сказал Оливье. — Да что это у вас тут такое? Все вы какие-то праздничные!
— Ах, если бы вы знали, господин граф! — вскричал в голос муж и жена, всплеснув руками.
— Ну, что? — объяснил суть события капитан. — Под сердитую руку вы прогнали сына, потом поняли, что сами себя делаете несчастными, и снова открыли ему объятия, которых не должны были лишать его. Вот и все!
— Вот и все! Слышите! — произнесла, смеясь, хозяйка. — Бранитесь сколько хотите, мы не боимся вашего сердитого голоса; мы ведь вас знаем.
— Позвольте нам войти, мэтр Грипнар, и расскажите, как вы встретили вашего шалопая.
— Расцеловав его в обе щеки, крестный! — раздался веселый голос Дубль-Эпе. — Мы так счастливы теперь!
— Ну хорошо, поцелуй же и меня, друг мой Стефан; это доставит мне удовольствие.
— Да ведь и мне тоже!
Молодой человек бросился в объятия авантюриста. Граф молча смотрел на эту сцену; он был очень тронут и не скрывал этого.
— У нас ведь сегодня праздничный ужин, вы знаете? — объявил Грипнар.
— Понимаю, morbleu! Блудный сын вернулся!
— Вы ведь отужинаете с нами, граф? Оливье колебался.
— О, если бы господин граф сделал нам эту честь!
— Примите приглашение, граф, советую вам; вы доставите удовольствие этим добрым людям, которые вас любят и уважают; а кроме того, — шепнул капитан Ватан, — это прогонит ваши мрачные мысли, которым пока не надо давать волю.
— Ну, хорошо, я согласен; вы правы, капитан.
Сели за стол. Ужин был очень веселый. Около двух часов ночи, прощаясь с капитаном на площадке лестницы, граф сказал ему:
— Мне непременно надо съездить в одно место, не поедем ли вместе?
— Конечно. Куда и в котором часу?
— Очень близко отсюда. В восемь часов я буду на аудиенции у ее величества королевы в Лувре, а сразу же после аудиенции мы с вами отправимся.
— Хорошо; но так как никому не известно, чем кончится эта аудиенция, помните, граф, что я жду вас с двумя лошадьми у подъемного моста, возле рва.
— Хорошо!
Они пожали друг другу руки и разошлись по своим комнатам.
Неизвестно, как граф провел ночь, но на другое утро он вышел бодрый, свежий, по внешнему виду — счастливейший из дворян Франции.
В это утро, немножко позже семи часов, в особняке герцога Делафорса собралось множество знатных гугенотов.
На основании слухов, что король хочет нанести окончательный удар протестантам, они собрались сопровождать своих депутатов во дворец как для большего почета, так и для защиты их в случае нужды.
Воинственно и решительно шли эти люди, давно знавшие, что им угрожает вторая Варфоломеевская ночь; несмотря на грозную перспективу, они спокойно и твердо жертвовали своей жизнью за идеи, которые, справедливо или нет, считали единственно верными.
Сначала герцог Делафорс не соглашался на план своих единоверцев; но он и сам был неспокоен, к нему приходило много анонимных писем, смысл которых всегда был один:
Обстоятельства были серьезные, исключительные.
Герцог согласился, чтобы депутаты шли в Лувр не одни.
В ту самую минуту, как он садился на лошадь, прискакал опрометью курьер и подал ему следующую коротенькую записку:
Герцог Делафорс сильно обрадовался; он нетерпеливо ждал этого известия. Он протянул руку, и все смолкло в толпе дворян, едва сдерживавших лошадей, с трудом соблюдая ряды.
Герцог Делафорс велел прочесть депешу; в ответ на нее раздались громкие крики «браво».
Теперь все были спокойны за своего вождя и чувствовали в себе силу бороться, сделать все, что бы ни задумал против них король.
Отворили ворота, и кортеж шумно выехал на улицу. Конвой депутатов состоял человек из пятисот самых решительных повстанцев, в полном вооружении, готовых защищать своих выборных против всех и каждого.
Народ, толпившийся у особняка, раздался перед ними; он не ожидал такой энергичной демонстрации и, пораженный, не крикнул ничего ни за, ни против….
Протестанты подвигались шагом; без четверти восемь они были у подъемного моста Лувра. Пятеро депутатов за несколько минут перед тем выехали вперед.
Шагах в десяти перед ними ехал герцог Делафорс. У него был спокойный, гордый, решительный вид, как у человека, знающего, что он ставит на карту жизнь, но в душе решившегося пожертвовать ею с тем самоотвержением, которое в страшные эпохи создает мучеников или героев.
Подъемный мост опустили; по обеим сторонам его стояли мушкетеры.
