ему помочь хотя бы из гуманных соображений. Он побрился, наодеколонился, глаза его лихорадочно горели. Вчерашние события, похоже, его просто потрясли. Я ему что-то туманно наобещал. Потом неожиданно спросил:
— Дим, а действительно могут существовать какие-то миры, энергетические сущности? Или это дурацкие выдумки оккультистов? — Естественно, существуют.
— И они могут влиять на наш мир?
— А как же.
— И добро, и зло могут жить как самостоятельные силы, находящиеся в борьбе и борющиеся за наши души?
— Так оно и есть.
Дима тут же соглашался с любой ересью. Он сейчас напоминал чем-то Ноздрева. («А Чичиков — не Наполеон?» — «Конечно, Наполеон».)
— Ну а как быть, если зло ОТТУДА вдруг прорывает барьер и врывается в наш мир? — настаивал я.
— Куда это — в наш мир?
— Например, в наш город. Чисто теоретический вопрос.
Дима посмотрел на меня внимательно:
— Тогда каждый человек должен выбрать между добром и злом. Или уйти в сторону и привыкать к роли растения.
— Можно изменить предначертанное?
— Например?
— Например, тебе говорят, что вскоре, через энное количество дней, ты протянешь ноги. И что тогда?
— Если это настоящее предсказание, а не обалдуйство вроде телевизионных астрологических прогнозов, тогда действительно остается протянуть ноги. С вероятностью в восемьдесят процентов.
— А двадцать процентов?
— Двадцать процентов — это свобода твоего выбора. Это твой шанс что-то изменить.
— Перевести стрелки.
— Какие стрелки?.. Слушай, Витя, ты не перегрелся на солнце?
— Который день солнца нет.
— Меньше всего я ожидал услышать подобные вопросы от тебя. Это что, обращение скептика в веру?
— Как же, жди. Не думай, что меня так потрясли твои вчерашние антинаучные изыскания. Просто интересно... Ладно, я устал. Спокойной ночи.
— Спокойной. — Дима поднялся.
У дверей он внимательно, с ног до головы, осмотрел меня, будто какое-то диковинное существо, покачал головой и вышел... Ну все, докатился ты, сыщик. Скоро тоже в левитанты подашься. Будешь столоверчением заниматься и астрологические прогнозы высчитывать. А куда денешься, если в последние дни одни левитанты вокруг? Да еще когда происходят события, мягко говоря, странные.
До Али я дозвониться так и не смог. Старушечий голос сообщил, что ее не будет. Меня кольнуло беспокойство.
Придя утром на работу, я дал задание установить, кто проживает в семнадцатом доме по улице Клары Цеткин, в квартире, где я видел вчера странную компанию. Только я успел уйти с головой в бумажную работу и разнести по телефону начальника Тимофеевского РОВД как началась настоящая работа. Мои ребята из отдела по «тяжким» взяли сопливого щенка восемнадцати лет от роду Сергея Ракушкина, Он с приятелями грабил на Западной трассе водителей-дальнобойщиков. На них только в наших местах — два трупа. В соседней области на них висит убийство работника милиции. К сожалению, Ракушкин пока единственный, кого мы знаем из всей банды. Сейчас с лим в кабинете работали начальник «тяжкого» отдела Городников со старшим опером Володей Алимовым. Я отправился посмотреть на эту сцену.
Ракушкин, прыщавый, плюгавенький мальчишка с короткой стрижкой «под крутого», совершенно неуместной для его тощей шеи и маленькой головы, скрючился на стуле и бросал злобные взгляды на моих сотрудников. Две недели назад банда взяла питерскую фуру. Один водитель чудом остался жив — умудрился вырваться и убежать в лес. Но перед этим он увидел, как зверски избили его товарища, а потом этот прыщавый гаденыш долго, с остервенением тыкал стальным метровым штырем в распростертое тело и размазывал по лицу чужую кровь.
— Хочу адвоката, — упрямо долдонил Ракушкин. — Меня арестовали не правильно. Я на вас буду жаловаться...
— Пожалуешься? — спросил я, заходя в кабинет. — Я начальник уголовного розыска. С удовольствием выслушаю твои жалобы.
— Ну, эта... — Ракушкин приосанился. — Все не правильно. Арестовали зазря. Я ничего не делал. Адвоката не дают. Когда забирали, чуть руку не вывихнули. А этот, — он указал на начальника отдела, — меня толстой книгой по голове ударил... Больно, блин!
Я смотрел в его мутные глаза и думал: где тот механизм, который превращает человека в чудовище? Что служит толчком, заставляющим убивать, насиловать? Может, Дима и Аля правы, действительно зло живет само по себе и собирает свою кровавую жатву?
— Ты, Ракушкин, задержан по подозрению в совершении разбойных нападений и умышленных убийств.
— Это вранье! Все вранье! Ничего такого я не делал. Честное слово...
— Адвокат тебе будет. Уже вызвали. Чуть позже будет.
— Я без адвоката говорить не стану... Я свои права знаю!
— Будет тебе и следователь, и адвокат. Будет тебе и кофе, и какао с чаем.
Я взял стул и уселся напротив Ракушкина. Судя по всему, уперся он основательно, кто-то ему насоветовал, как вести себя в милиции. Колоться он не собирался. А расколоть его надо было во что бы то ни стало. Прошла информация, что банда завтра обещала /строить еще одну «мокруху». Значит, опять труп, опять слезы и похороны.
— Вот ответишь, где твои подельники, и все тебе будет...
— Ничего не знаю! — обиженно засопел Ракушкин, понял, что в моем лице вряд ли найдет защиту своим «законным интересам». — Не буду говорить! Адвоката!
Таким голосом обычно кричат: «Доктора!»
— Будешь ты говорить, животина. Еще как будешь. — Я взял его за шею и притянул к себе. — Ты думаешь, волчина позорная, что тут с тобой кто-то сюсюкаться будет? Нет. Ты убийца. И никуда тебе от этого не деться. Будешь отвечать... Тебе сейчас за жизнь свою надо бороться. Признаешься, изобразишь в суде на своей поганой роже чистосердечное раскаяние, глядишь, от стенки отмажешься. Получишь каких- нибудь лет пятнадцать... Сейчас общественность наша такую мразь, как ты, обожает. Вам и гуманизм судебный, и помилования, и амнистии. Глядишь, и выживешь. Я отпустил его и отбросил на спинку стула.
— На понт берете, менты!
— Ух ты, какие они слова знают.
— Ничего не скажу! — визгливо завопил Ракушкин.
— Правда? Заложишь ты своих корешей, как миленький, деваться тебе некуда.
— Нет!
— Ты что, боишься их? Что за стукача сочтут, отомстят? Не отомстят и за стукача не сочтут, потому как скоро вы будете наперебой друг друга закладывать, чтобы свою вину на других свалить.
— Нет!
— Тебе не их надо бояться. У водителя, в которого ты штырем тыкал, трое детей осталось, притом одна из дочек больна церебральным параличом, прикована к коляске. А Гейдар Абдуллаев, тот милиционер, его вы месяц назад «сделали». Он через Афган и Чернобыль прошел. А вы его, сучьи дети, бензином облили и еще живого сожгли.
— Это не я. Я ничего не скажу, — долдонил Ракушкин. — Я требую адвоката.
