— Пойдем, Алекси, прошу тебя, вернемся в город, — сказала она умоляюще.
— Эх ты… — воскликнул он с досадой и нахмурился. — Глупости говоришь. Здесь чудесно. Посмотри, какие места!
И, не дожидаясь ответа, он обнял ее и прижал к себе.
Она смотрела на него примиренными и грустными глазами, в них были и любовь, и страдание, и только что пробудившийся страх. Ей казалось, что ее представление об Алекси было всего лишь красивой мечтой, которая разрушена, а теперь началась другая, полная неизвестности, но настоящая жизнь.
Немного погодя они спускались вдоль оврага к деревне с собакой, бежавшей позади, провожаемые тихим журчаньем ручья, она покорная и смирившаяся, он все еще возбужденный охотой, счастливый и до смешного гордый убитой дичью, висевшей у него на поясе.
Через реку
© Перевод А. Полякова
Дорога уходила вниз, как в пропасть. На дне ущелья, где монотонно гудела река, ничего не было видно. Не различались даже макушки леса. По небу, цвета пороха, ползли тяжелые облака. Снизу они плохо просматривались — их вполне можно было принять за тени улетающих птиц — но скоро они совсем исчезли из виду.
— Шагай быстрее! — сказал акцизный стражник,[8] похлопывая в темноте по крупу лошади. — И смотри у меня, не вздумай бежать! Как уже давеча предупредил, буду стрелять!
— Куда тут бежать? — отозвался тихий, но неунывающий голос. — Темень — глаз выколи, ну ничегошеньки не видно!
— Тебе-то? Да у тебя глаза, как у кошки…
— Если бы не лошаденка, ты бы и шагу не сделал, — произнес нараспев тот же голос и тихо добавил: — Не понукай ее попусту, она свое дело знает.
— Эхма, ну и темнотища! — произнес басом полицейский. — Тоже мне нашел время контрабандой заниматься. |Так и хочется дать тебе в морду, чтобы у меня на душе полегчало.
— За чем же дело стало, ну, ударь! Только от этого не посветлеет. Все так же и останется.
— Слушай, — строго заговорил акцизный и натужил глаза, чтобы лучше различать щуплую фигурку крестьянина, — почему не сознаешься, где дробишь табак? Ясно, что не один действуешь, есть у тебя помощнички!
— Начальнику все выложу.
— Хм, перед ним, выходит, стелешься. А меня, значит, ни в грош не ставишь? Ну что ж, хорошо…
— А кто ты есть? Простой стражник, самый низший чин.
— Ах, вон как ты заговорил! Болтай, болтай, отягчай свое положение.
— Да ты никак сердишься? Я погорел, он меня сцапал, навлек беду на мою голову, а еще и сердится.
— А ты меня не замай!
— Был бы ты человеком, отпустил бы меня. Я не из тех, кто забывает добро.
— И зачем только вы сеете этот проклятый табак? — проговорил полицейский. — Из-за него и штрафы, и контрабанда. Из-за него же в селе друг на друга ножи точите. Сами доносы, анонимки стряпаете, а потом мы же еще и виноваты, что вас ловим.
Мужичонка ничего не ответил.
Ветер усиливался. Низко повисшие над дорогой ветки цеплялись за конфискованный товар, перекинутый через лошадь. Невзрачная фигурка крестьянина совсем растворилась в темноте. Полицейскому приходилось постоянно вслушиваться и вглядываться, чтобы уловить глухой звук его шагов и хоть как-то различать его силуэт.
— И на тебя получили анонимку, — сказал он. — Догадываешься, кто мог ее написать?
— Откуда мне знать? Может, корчмарь. У самого-то патент!
— Он тебя продал. Накось, получай! — злобно произнес стражник.
— О своей выгоде печется, — равнодушно отозвался селянин.
— А почему ты пытался от меня удрать? Да разве это конь! Поджал хвост, как паршивая овца. А он еще хотел пустить его вскачь! — распалялся полицейский.
— Да, конь подвел: завалился некстати, хилая скотинка, а то бы ты теперь искал ветра в поле!
— Как он тебе шею не сломал. Отчего ты его не прирезал?
— Пожалел, — пропищал крестьянин и закашлялся. — Собирался заколоть… Тогда что бы ты теперь с табаком делал?
— Дурак, надо было избавиться от него. Не пришлось бы мне сейчас из сил выбиваться. А на что ты теперь надеешься, — с чего такой веселый? Неужели и впрямь думаешь, что я тебя отпущу?
— Ни на что не надеюсь, — отвечал мужичок, пуще прежнего давясь от кашля. — Дал бы ты мне кисет — скрутить цигарку.
— Пошел, пошел! Когда вниз спустимся, — сказал стражник.
Дорога становилась все труднее. Два тюка с табаком то всплывали вместе с крупом лошади, то вновь проваливались в темень. Животное нещадно сопело, жалобно скрипели веревки, трещало вьючное седло.
Служака снова заговорил, опасаясь, как бы мужик незаметно не сбежал от него.
— Тебя, кажется, Иваном Ягодкой зовут, а? — раздался его бас.
— Он самый.
— Наслышан я, что ты царь среди контрабандистов.
— Слишком много чести, — отозвался из мрака мужичонка.
— Ягодка, значит?! Ну и фрукт ты, братец! Лесники тоже твои закадычные приятели, спят и видят, когда тебя схватят с поличным. Вот, поди, обрадуются-то!
Говорят, ты и кору с лип обдирал, и дрова в лесу воровал, и рыбу незаконно промышлял. Как ты живешь? Есть у тебя земля, какое-нибудь ремесло?
— Живу, как бог на душу положит. Захочется рыбки — ловлю, холодно на дворе — еду в лес за дровами. А лыко денег стоит, его охотно берут сапожники.
— На тебя акты уже составляли?
— Да вроде еще нет.
— Вижу я, что ты за птица. С тобой ухо надо держать востро. Если что, как уже предупреждал, — сразу стреляю…
— Обойдемся как-нибудь без этого, — отделался шуточкой Ягодка.
— Ну вот и добрались до реки.
Во мраке проблескивал бурный поток. Запахло папоротником и сыростью. Конь неслышно топтался по мокрой земле. В шуме воды задержанный будто растворился.
— Эй, где ты? — окликнул его полицейский.
— Не бойся, — послышался негромкий голос Ягодки. — Присел тут на камень малость передохнуть. Ну, доставай теперь кисет.
Акцизный молча протянул его мужику.
— Поднялась водица, смотри-ка! — промолвил он при этом и беспокойно огляделся.
— Да тут брод рядом. Неглубоко, но течение страшное, — спокойно сказал селянин.
В темноте раздались удары огнива. Было слышно, как Ягодка натужно потягивает самокрутку. Огонь разошелся, и по плотной бумаге побежало желтое пламечко, осветив лицо курильщика — сморщенное, остроносенькое, с густыми взъерошенными бровями и маленькими озорными глазками.
Он сидел на валуне и задумчиво попыхивал из цигарки. Конь, склонив голову к его плечу, отрешенно смотрел на воду.
— Ну, давай переправляться, — распорядился стражник и расправил свои широкие плечи.
