каких-либо неясностей между ними. Представьте-ка себе, что вы купили бы у меня за весьма солидную сумму определенные документы, а затем обнаружили, что я сделал их копии и соответствующим образом использовал их.
Он констатировал с известным удовлетворением, что Хаузер испуган, и продолжал:
— Но тревожьтесь, мистер Хаузер! Я хотел только, как юрист, обратить ваше внимание неюриста на разнообразные козни, могущие возникнуть при чересчур поспешно заключаемых соглашениях. И я заверяю вас как член коллегии адвокатов Нью-Йорка и своим честным словом — слушайте, пожалуйста, внимательно, мистер Хаузер, а также вы, Криста! — что я ничего от вас не утаю и все имеющиеся у меня в наличии документы, не относящиеся непосредственно к делу о наследстве, вам вручу; что я не имею их копий и не буду их изготавливать ни сам, ни через посредство кого-нибудь. Я готов засвидетельствовать это по вашему желанию письменно, в форме нотариально заверенного свидетельства, равносильного присяге.
— Благодарю, — сказал Хаузер, заметно взволнованный, — это не требуется. Я вполне удовлетворен вашим устным заявлением.
— Хорошо, — сказал Хартнел, — но, может быть, будет все-таки лучше, если моя ассистентка зафиксирует текст моего доверительного письма, даст мне подписать и сама подпишется как свидетельница.
— Пожалуйста, если вы считаете это нужным, Хартнел, — сказал Хаузер, пожав плечами.
Тут же было изготовлено письменное заявление, текстуально совпадающее с тем, что было только что заявлено; Хартнел его подписал, но не вручил пока Хаузеру, а положил в свой боковой карман.
— Ну, теперь уже можем покончить с делом? — спросил Хаузер, который, пока Хартнел диктовал свой текст, почел для себя излишним оставаться за столом, сходил к стойке бара, где выпил еще одну двойную порцию виски, и снова возвратился.
Хартнел предостерегающе поднял руку.
— Прошу вас, проявите еще немного терпения, мистер Хаузер! Садитесь и выслушайте все, что я вам скажу; в этом деле есть еще один аспект, который до сих пор еще не был принят во внимание, а точнее говоря, даже два аспекта. Это прежде всего вопрос, имею ли я вообще право брать у вас деньги. Как с точки зрения общей этики, так и моих сословных обязанностей адвоката. Я размышлял об этом и вижу только один выход из положения, а именно — назвать сумму, которую вы мне хотите вручить, компенсацией, выплачиваемой по поручению ваших друзей…
— По мне, можно и так, — нетерпеливо перебил Хаузер, — называйте угодную вам сумму.
— Хорошо, — сказал Хартнел. — Кстати, кто, собственно, ваши кредиторы?
Хаузер осклабился:
— Вы же знаете этих людей лучше, чем я. Во всяком случае, я полагаю, что ваша нью-йоркская фирма не сомневается в том, что…
— Я хотел только уточнить, — перебил Хартнел, — что ни одно из скомпрометированных в этих документах яиц не будет иметь хоть какого-либо отношения к выплате мне денег, поскольку мы, мой клиент и я, не хотим ни в коем случае подпадать под подозрение…
— Понимаю! — сказал Хаузер. — Так вот, я заверяю вас, что ни Штраус, ни Риз, ни Шлейер, Тауберт, Веллемс, Миссбах, Цогльман или кто-либо еще из их немецких друзей не имеют ни малейшего отношения к нашей с вами сделке. Устраивает?
— Идет, — сказал Хартнел, — благодарю вас за это заявление, которое сейчас будет засвидетельствовано. — И Хартнел начал диктовать Кристе следующий текст:
— «Ко мне, адвокату Дональду Клейтону Хартнелу, в настоящее время находящемуся в Мюнхене, Федеративная Республика Германии, явился сегодня неизвестный, назвавшийся Хаузером и сообщивший о себе, что он журналист. Он сделал следующее заявление: «Я уполномочен лицами, пожелавшими остаться неизвестными, вручить вам, адвокату Дональду Клейтону Хартнелу из Нью-Йорка, сумму в один миллион пятьсот тысяч американских долларов наличными, из рук в руки. Две трети этой суммы, а именно один миллион американских долларов, должны быть выплачены вашему клиенту, мистеру Дэвиду Зелигману в Квебеке, как частичная и добровольная компенсация вреда, причиненного семье Зелигманов, проживавшей ранее, во время второй мировой войны, в Тшебине. Остальная треть суммы, а именно пятьсот тысяч долларов, должна быть использована для покрытия всех затрат и побочных расходов, которые мистеру Дэвиду Зелигману пришлось произвести в связи со своей претензией на наследство; сюда входит и обещанное адвокату Дональду Клейтону Хартнелу вознаграждение за розыск необходимых для доказания претензии документов. Остающаяся сумма должна пойти в создаваемый фонд увековечения памяти Ревекки Зелигман, статут и задачи которого будут определены мистером Дэвидом Зелигманом либо его наследниками.
Уплата всей суммы производится бее признания правовых обязательств и без требования в оказании или обещании какой-либо ответной услуги. Права господина Дэвида Зелигмана на наследство и на компенсацию за причиненный ему и его семье ущерб сохраняются независимо от данной выплаты».
Дон прервал диктовку и обратился к Хаузеру:
— Согласны вы с текстом этого документа, мистер Хаузер, и готовы ли его подписать?
Хаузер, хлебнувший большой глоток виски, вытер тыльной стороной руки рот и сказал равнодушно:
— С моей стороны никаких возражений. Я готов немедленно подписать эту бумажонку. Но, — добавил он, и голос его приобрел столь резкий тон, что Криста перестала писать и подняла на него глаза, — чтоб вы себе это ясно представляли, мистер Хартнел: деньги будут не раньше, чем я получу микрофильм и бумаги, которые вы держите взаперти в сейфе отеля — понятно?
— Конечно, мистер Хаузер, — ответил Дон с неизменной любезностью, — тем более что вы выразились с такой, достойной восхищения точностью. Разрешите мне только, прежде чем мы произведем нашу сделку, осветить вкратце последний аспект, который надо еще обсудить, а именно — вправе ли я вообще вручать вам эти документы, добытые с таким трудом, затратами и — насколько это касается бедного господина Фретша — личными жертвами. На первый взгляд этот вопрос следовало бы решить отрицательно…
Хаузер, слушавший это со все более хмурым видом, вскипел:
— Ну, хватит с меня!.. Что это за ерунда, Хартнел? Что вы водите меня за нос?
— Но нет же, мистер Хаузер! Отнюдь нет, — заверил его Дон, и Криста, наблюдавшая за этой сценой с нарастающим беспокойством, прикусила губу, — я вовсе не хочу отнимать у вас много времени, мистер Хаузер, и поэтому ознакомлю вас сейчас же с решением, к которому я пришел. Разрешите заказать вам еще что-нибудь выпить?
— Это я сделаю как-нибудь и без вас, — проворчал раздраженно Хаузер и поманил пальцем бармена, — а вы закругляйтесь наконец!
— Ну, видите ли, — продолжил Хартнел, — мне нужен небольшой разбег, чтобы изложить все понятно и ясно, но на это не уйдет много времени. Как я вам уже сказал, картина кисти художника Каспара Давида Фридриха, в той мере, в какой это касается обеспечения претензии моего клиента на наследство своего дядюшки, мне больше не требуется…
Он прервал свою речь и подождал, пока Хаузер сделает новый заказ подошедшему бармену. Затем продолжил:
— Но поскольку я набрел на след этой ценной картины, надо теперь попытаться ее найти и возвратить моему клиенту как законному владельцу. И вот мне представляется исключительно удачным, мистер Хаувер, что вы, очевидно, знаете людей, у которых эта картина, возможно, сейчас находится в незаконном владении. Я мог бы, следовательно, поручить вам раздобыть ее для меня, причем столь быстро и тактично, сколь это окажется для вас возможным. И тогда было бы в высшей степени объяснимо и оправданно то обстоятельство, что я передаю вам все найденные до сих пор документы, дабы вы сами могли по ним решить, кого же из ваших знакомых следует иметь в виду. Вы поняли меня?
— До конца ваш адвокатский трюк я еще не разгадал, Хартнел, — сказал Хаузер. — Что вы выигрываете, сделав меня своим уполномоченным? — Хаузер сделал глоток виски и недоверчиво посмотрел на Хартнела.
— Я хотел бы, с одной стороны, иметь законное основание — или назовем это поводом — к тому,
