— Вы знаете-с, Алексей Алексеевич, я строг. Очень строг-с!
Муратов не поддакнул, хотя и знал, что «Сашенька» любил, чтобы офицеры считали его строгим и на службе боялись его.
— Да-с. Служба… Нельзя без строгости. Но при всем том я не могу указать ни на малейшее упущение… Ваша шкуна — образцовая-с…
Муратов был всегда сдержан с начальством. Он не выразил на своем лице радостного чувства, не поблагодарил за похвалу и молчал.
А флагман продолжал:
— Да-с, обрадовали, Алексей Алексеевич… Такого порядка… не видел… Рад, что могу вам это сказать!
И адмирал крепко пожал руку Муратова.
— Вы увидите, ваше превосходительство, судно не хуже «Ласточки», — проговорил Муратов.
— Какое?
— «Ястребок», Александр Петрович.
— Вашего друга?
— Точно так. Быстренина.
— Посмотрю-с. До свидания.
И, перед тем как сходить по трапу, адмирал проговорил уже совсем не как начальник:
— А что забыли нас, Алексей Алексеевич? Жена недовольна… Зайдите к ней…
— Постараюсь, Александр Петрович…
«Ястребком» адмирал восхитился не меньше чем «Ласточкой», а молодой командир тендера просто- таки обворожил его.
Скрывая улыбку, Быстренин как будто слегка испугался появления нахмуренного «Сашеньки» и немедленно согласился с ним, что он строг и что его боятся. Быстренин очень тонко показал, что польщен горячей благодарностью восхищенного адмирала, обещал на днях же быть у адмиральши, ловко осведомился, когда Маруся обедает у своих, и получил приглашение обедать в воскресенье, если не уйдет в море.
В тот же день адмирал, докладывая старшему флагману о посещении судов, особенно хвалил «Ласточку» и «Ястребка». Хвалил обоих командиров, но Быстренина сердечнее и экспансивней.
— Муратов превосходный и достойный офицер… Только какой-то скрытный… Будто не очень ценит похвалу адмирала…
А про Быстренина сказал:
— Блестящий офицер. И капитан-умница. И на берегу умница. И душа нараспашку…
— Оба лихие офицеры! — согласился седой высокий старик.
И, подумавши, прибавил:
— Только полагаю, что Муратов основательнее и серьезнее.
Вечером друзья сошлись в морском клубе.
— Ну как «Сашенька»? Был доволен «Ласточкой»? Не выдержал роли строгого адмирала? — весело спрашивал Быстренин.
— Доволен! — скромно ответил Муратов и заботливо спросил:
— Твоим «Ястребком», конечно, остался очень доволен?
— В восторге!
— То-то! — обрадованно промолвил Муратов.
— Ну да я, признаться, не тронулся его восторгами. — Ведь он — «Сашенька» и «адмиральша»! — с презрительной улыбкой сказал Быстренин…
— «Сашенька»… «адмиральша», а службу понимает и добрый, честный человек… Я, брат, доволен, что «Сашенька» нас похвалил.
— В воскресенье звал обедать. Адмиральша недовольна, что давно не был. А тебя звал?
— Обедать не звал. Да и я хочу идти к доктору обедать. Только едва ли… Если задует хороший ветер, уйдем в море…
— И разыграется наш «Друг».
— Ддда! — протянул Муратов.
В субботу с вечера задул зюйд-вест, и в ночь засвежело.
В воскресенье, в шесть часов утра, на флагманском корабле был поднят сигнал: «сниматься с якоря и идти в Феодосию».
Быстренин вернулся с берега поздно и спал, когда сигнальщик вбежал с докладом.
— Ваше благородие!
Ответа не было. Сигнальщик дернул Быстренина за руку.
Прошло две-три минуты, когда Быстренин выскочил наверх.
Хотя и без него работы по съемке с якоря были начаты, но молодой мичман не умел распорядиться как следует, и баркас еще не начинали поднимать.
— Баркас! Баркас! — как зарезанный крикнул Быстренин.
Он взглянул на «Ласточку». Там уже поднимали баркас.
Быстренин понял, что он опоздает.
— Зарезали, Михаил Никитич! Запорю боцмана! Всех запорю! — в бешенстве крикнул Быстренин.
И в эту минуту, казалось, он мог запороть.
Боцман было бросился с людьми поднимать баркас, но Быстренин вдруг велел отставить. Все удивились приказанию и тому, что командир уж не кричал, как бесноватый, что запорет, хотя и никого еще не запарывал.
По лицу Быстренина пробежала торжествующая улыбка. Он подозвал боцмана и приказал:
— Потопить баркас! Понял?
Боцман ошалел.
— Скотина! Потопи за кормой… Не заметят… и буек!.. Вернемся — поднимем…
Боцман понял и радостно ответил:
— Есть… «Ласточке» нос утрем, Николай Иванович!..
Боцман убежал, а Быстренин побежал на шпиль, где выхаживали якорь, и уже не грозил перепороть, а заискивающим голосом молил:
— Братцы, навались… братцы, ходом!
Матросы наваливались.
Быстренин просветлел. Он и отличится и выиграет пари. И, довольный, что придумал такую остроумную «штуку», не вспомнил, что пари будет выиграно неправильно и что скажет друг Муратов, если узнает.
«Разумеется, никто не должен знать. Никто на тендере не расскажет!» — подумал Быстренин, когда у него пробежала мысль, что начальник дивизии может узнать.
— На грот… На кливера!..
Боцман прибежал и доложил, что баркас потоплен.
— Чехол надень на распорки… Будто баркас…
— Есть! — ответил боцман.
«И ловок же!» — подумал боцман.
Прошло еще несколько минут.
— Кливера ставить. Грот садить! — точно в восторге скомандовал Быстренин.
На «Ласточке» только послали людей по вантам.
Муратов уже пил чай в своей маленькой каюте, когда вбежал сигнальщик и доложил о сигнале.
И в ту же минуту Муратов услышал команду вахтенного мичмана:
— Свистать всех наверх. Сниматься с якоря!
Боцман просвистал и повторил команду.
Муратов выскочил на мостик.
Скрывая волнение, серьезный и, казалось, спокойный, он крикнул:
