Наконец я добрался до этого Стерна. Он оказался совсем не стариком. Посмотрел из-за своего стола, осмотрел меня с ног до головы и взял в пальцы карандаш.
— Садись сюда, сынок.
Я остался на месте, и он снова посмотрел на меня. Тогда я сказал:
— Послушайте, а если сюда войдет лилипут, что вы ему скажете? Садись сюда, коротышка?
Он положил карандаш и встал. Улыбнулся. Улыбка у него была такой же быстрой и острой, как взгляд.
— Я ошибся, — сказал он, — но откуда мне знать, что тебе не нравится, когда тебя называют сынок? Так-то лучше, но я все еще сердился.
— Мне пятнадцать лет, и не нужно тыкать меня в это носом.
Он снова улыбнулся и сказал «Ладно», а я подошел и сел.
— Как тебя зовут?
— Джерард.
— Это имя или фамилия?
— И то и другое, — сказал я.
— Правда? Я сказал:
— Нет. И не спрашивайте меня, где я живу.
Он опустил карандаш.
— Так мы далеко не уйдем.
— Это ваше дело. Что вас беспокоит? То, что я настроен враждебно? Приходится. У меня многое случилось, иначе я бы тут не был. Это остановит вас?
— Ну, нет, но…
— Что еще вас беспокоит? Оплата? — Я достал тысячедолларовую банкноту и положил на стол. — Это чтобы вам не выписывать мне счет. Берите. Скажете, когда нужно будет, и я дам вам еще. Так что мой адрес вам не нужен. Подождите, — сказал я, когда он протянул руку к деньгам. — Пусть лежит. Я хочу знать, за что плачу. Он сложил руки.
— Я так делами не занимаюсь, сын… я хочу сказать, Джерард.
— Джерри, — сказал я. — Займетесь, если хотите иметь дело со мной.
— Ты хочешь затруднить мне работу? Где ты взял тысячу долларов?
— Получил приз. Выиграл соревнование — описать в двадцати пяти словах качества продукции фирмы «Садсо». — Я наклонился вперед. — На этот раз я говорю правду.
— Хорошо, — ответил он.
Я удивился. Мне казалось, он знает, но он больше ничего не сказал. Просто ждал продолжения.
— Прежде чем начнем — если начнем, — сказал я, — я должен выяснить кое-что. То, что я вам скажу — то, что выходит из меня, когда мы работаем, остается между нами, как у священника или адвоката?
— Абсолютно, — ответил он.
— Что бы я ни сказал?
— Что бы ты ни сказал.
Я наблюдал за ним, когда он говорил это. И поверил ему.
— Берите деньги, — сказал я ему. — Вы наняты. Он не взял. Сказал:
— Как ты заметил минуту назад, это мое дело. Лечение нельзя купить, как конфеты. Нам предстоит работать вместе. Если один из нас не сможет, начинать бесполезно. Нельзя прийти к первому же психотерапевту, имя которого найдешь в телефонном справочнике, и выдвигать свои требования только потому, что платишь.
Я устало сказал:
— Я не отыскивал ваше имя в телефонном справочнике, и я не просто предполагаю, что вы можете мне помочь. Я отсеял с десяток психоаналитиков, прежде чем добрался до вас.
— Спасибо, — ответил он. Похоже, он собирается посмеяться надо мной, а мне это никогда не нравилось. — Отсеял, говоришь? И как же ты это сделал?
— Ну, слышишь всякое, читаешь. Сами знаете. Отнесите это туда же, куда и мой домашний адрес.
Он долго смотрел на меня. Впервые смотрел, а не просто бросал быстрый взгляд. Потом взял банкноту.
— Что мне сделать сначала? — спросил я.
— Что ты имеешь в виду?
— С чего мы начнем?
— Мы уже начали, когда ты вошел сюда.
Пришлось рассмеяться.
— Хорошо, вы выиграли. Но это только начало. Я не знаю, куда мы двинемся отсюда. Я не должен опережать вас.
— Очень интересно, — сказал Стерн. — Ты всегда все просчитываешь заранее?
— Всегда.
— И часто бываешь прав?
— Всегда. Кроме… но не буду говорить вам, что исключений не должно быть.
На этот раз он по-настоящему улыбнулся.
— Понятно. Один из моих пациентов оказался разговорчив.
— Один из ваших бывших пациентов. Ваши пациенты не болтают.
— Я их прошу об этом. К тебе это тоже относится. А что ты слышал?
— Что вы узнаете из слов людей, что они собираются делать, и иногда позволяете им это сделать, а иногда нет.
Как вы это узнаете? Он немного подумал.
— Мне кажется, у меня прирожденная способность замечать детали. К тому же я сделал множество ошибок, прежде чем научился их не делать. А ты как научился?
Я сказал:
— Если вы ответите на это, я больше к вам не приду.
— Ты правда не знаешь?
— Хотел бы знать. Послушайте, так мы ни к чему не придем.
Он пожал плечами.
— Все зависит от того, к чему ты хочешь прийти. — Помолчал, и я снова вложил в свой взгляд силу. — С каким определением психиатрии ты согласен?
— Не понимаю вас.
Стерн открыл ящик стола и достал прокуренную трубку. Понюхал ее, повернул, все время разглядывая меня.
— Психиатрия снимает слой за слоем с луковицы души, пока не доберется до кусочка незапятнанного эго. Или: психиатрия роет шурф, как на нефтяной скважине, проходит вниз, в сторону, снова вниз, обходит слои грязи и скал, пока не добирается до податливых слоев. Или: психиатрия берет горсть сексуальных мотиваций и швыряет их на китайский бильярд твоей жизни, так что они сталкиваются с различными эпизодами. Хочешь еще?
Я не мог не рассмеяться.
— Последнее определение особенно хорошо.
— Последнее определение особенно плохо. Они все никуда не годятся. Все пытаются упростить нечто сложное по самой своей природе. От меня ты узнаешь только вот что: никто не знает, что на самом деле с тобой, кроме тебя самого. Никто не может найти средство, кроме тебя самого; никто, кроме тебя, не сможет определить болезнь и найти лекарство. И когда ты его найдешь, никто, кроме тебя, не сможет его применить.
— А вы тогда для чего?
— Чтобы слушать.
