внимательно и спокойно, словно чего-то выжидая...
Лола быстро оглядела остальных и удивилась еще больше: почему она сразу не обратила на это внимание? У каждого во лбу — третий глаз! Она снова посмотрела на Петра, заглянула в его обычные глаза, — они ободряюще улыбались. А третий... Третий словно принадлежал другому Петруон смотрел отчужденно, холодно, и в этом холодном отчуждении ей чудилось какое-то страшное всепонимание и безжалостный приговор. И тогда она вспомнила...
— Вы не посмеете! — сжав кулаки и топнув ногой, крикнула Лола, — Кто дал вам на это право?!
«Вы сами».
Лола не слышала этих слов, чо знала, что они принадлежат той, другой женщине, на лице которой не дрогнул ни один мускуп. Она удивленно и беспомощно посмотрела на Петра, оперлась о его взгляд. И снова услышала, осознала: «Если тебе трудно просто думать, говори».
— Хорошо, я буду говорить. Но сначала хотела бы выяснить, каким это образом мы сами, — я правильно поняла вас? — могли просить, чтобы вы уничтожили жизнь на нашей планете?
И снова лицо женщины не дрогнуло, но Лола услышала:
«Ты правильно поняла все. Но ты еще недостаточно подготовлена, чтобы слышать и понимать, чувствовать то, что слышим и чувствуем мы. И в этом твое счастье. А ты должна просто поверить. Представь: в одно и то же мгновение ты слышишь и до конца осознаешь мольбы о скорейшей смерти тех, кого терзают в камерах пыток «святой инквизиции», сжигают на кострах и в печах концлагерей, умерщвляют и вновь оживляют для опытов во имя развития вашей науки, расстре ливают без суда и следствия, морят голодом, заставляют вступать на путь подлости и предательства, делая их жизнь страшнее смерти... Представь все это, и ты поймешь, что твоя психика не подготовлена, чтобы выдержать это. Ты погибнешь от боли, от ужаса в то же мгновение. Крик боли всегда громче крика радости. А ваше меньшинство, которому кажется, будто оно счастливо, предпочитает вообще не афишировать свое удовлетворение, чтобы лишний раз не вызвать зависти и возмущения тех, за счет кого они существуют, кого они обездолили и заставили молить о смерти... Мы готовы выполнить— вашу просьбу — не больше. Мы поступаем гуманно. Вы умрeтe быстро, и безболезненно. Потом мы продезинфицируем планету — просто размешаем массу поверхностных слоев направленными гравитационными воздействиями, и на поверхности останется лишь ничтожный процент расщепляющихся материалов и созданных вами сложных канцерогенов, Потом мы поставим новый опыт — у нас есть значительно улучшенные варианты программ развития вида разумных существ».
— Скажите, — чувствуя, как ее сердце заходится от сознания бессилия, от боли, заговорила Лола, — а сами вы... На вас тоже ставили опыты, вас тоже «зачеркивали», снова создавали «в улучшенном варианте»? Чем же вы отличаетесь от тех, о котсрых только что говорили. И вообще что это — в порядке вещей?
Что-то дрогнуло в лице женщины, в пространстве. «Нам не дано знать этого», — услышала Лола, На этот раз ей показалось, что ответил мужчина, стоящий справа.
— А что вы сами-то думаете по этому поводу? Надеюсь, думать-то вам «дано»?
Все вокруг каким-то непостижимым образом улыбнулось, и у Лолы затеплилась надежда.
«Когда-нибудь ты поймешь, что существуют вопросы, на которые принципиально нельзя дать ответа», — это исходит от второго мужчины.
— Например? — напористо спросила Лола. — Я не верю, что может существовать «запретное», эзотерическое знание!
«А тебе очень хотелось бы, — коснулось сознания Лолы, — постоянно знать и помнить о том, как твои предки пожирали друг друга? И помнить гак, будто это ты, оставаясь самой собой, в то же время когда-то была то пищей, то питающейся? Ты уверена, что сумела бы выдержать это? Подумай, не торопись. Но не только в те далекие времена бессмертие было бы для вас кошмаром, — и сегодня увеличение жизненных циклов для вас на несколько столетий могло бы обернуться кошмаром: через каких-нибудь двадцать- тридцать лет вы научитесь изготовлять для себя все продукты питания искусственно. Как вы будете чувствовать себя, вспоминая, что еще недавно питались трупами братьев своих меньших, пресекали чью-то жизнь, чтобы продлить свою? Непроницаемый занавес должен разделять в психике прошлое, настоящее и будущее. И занавес этот ставится на предела выносливости психики».
«И еще, — это исходило от Петра, — сумела бы ты нести через всю свою жизнь воспоминания о том, что в одном случае была палачом, в другом — жертвой? Смена поколений, полное забвение прошлого необходимо не столько в интересах физиологической эволюции, сколько для сохранения и развития психики разумных существ. Вас не будет, но вы останетесь. Вы не будете помнить себя такими, каковы вы сегодня, и это позволит вам сбросить с плеч непосильный груз, накопленный в беге тысячелетий и заботливо сохраняемый вашей исторической наукой».
— Как это прикажете понимать: «Вас не будет, но вы останетесь»? — спросила Лола.
«Смотри!»
Все исчезло.
«В недрах Земли, — входило в сознание Лолы, — постоянно идет синтез все более тяжелых элементов, высокомолекулярных соединений, в том числе и непредельных углеводородов, которые вы незывеэте нефтью. Это — начало ваших форм жизни, биологического движения материи. Жизнь зарождается постоянно в результате взаимодействия с посылаемой Солнцем информацией, моделирующей все формы и виды живых существ. Во взаимодействии друг с другом и со средой живые существa накапливают информацию. И если мы теперь уничтожили существующие на планете формы жизни, то вся необходимая информация автоматически будет перенecена новым формам, которые придут на смену существующим. В том числе и вашим, человеческим... Но уже новым, свободным от тяжкого груза ваших ошибок. Мы уничтожим, сотрем лишь вашу память, вашу личность, но не сущность. Жизнь не может не возникать всегда и всюду, a возникнув однажды, не может не развиваться. В принципе жизнь так же неуничтожима, как неуничтожима материя и ее атрибуты. Можно уничтожить лишь формы жизни, чтобы дать простор развитию новых, более совершенных форм...».
Опять все стало на свои места — зал с овальным потолком, ощущение твердого пола под ногами, реальность, вещность мира. Новым было лишь необычное, абсолютное молчание — тяжелое, тягостное, мрачное.
«Ты хочешь судить нас?»
— Вы сами себя осудите! Я не могу до конца принять и поверить вашей страшной логике, но сердцем чувствую: вы не правы, вы заблуждаетесь! Пусть вы в тысячу раз умнее и сильнее меня, любого из живущих на нашей планете!
«Так докажи это!»
«Заодно попытайся доказать, что вы, живя и дальше подобным образом, не придете к развязыванию междоусобной ядерной войны, которая так или иначе уничтожит всю биосферу в целом. Попытайся доказать нaм, что и в этом случае наша вмешательство, выполнение вашей же просьбы — гадость, а новые мучения миллиардов живых и разумных существ, гибнущих в адском племени ядерных взрывов, от губительной радиации, — это гуманность. Ты самa, ты лично, Лолa Брайтон, возьмешь на себя ответственность за эту боль, за эти страдания, если теперь мы не послушаемся вас же и отсрочим Нa время выполнение принятого нами — по вашей же просьбе! — решения? Берешь ли ты нa себя эту боль? Но прежде, чем отвечать, послушай и подумай — с чем именно тебе придется иметь дело.»
О том, что может существовать подобный кошмар, Лола даже не предпoлагала. В какие-то доли секунды ее сознание и сердце оказались затопленными: в них хлынула вдруг вся боль человеческая, все слезы, все мольбы об избавлении — что были в прошлом, что есть в настоящем, что живут в будущем... От ужаса она начала уже терять контроль над сознанием, как вдруг все так же внезапно кончилось. Но в ней самой и вокруг нее все с той же силой и категоричностью звучал вопрос: «Берешь ли ты на себя эту боль, Лола?».
«Ибо такова цена отсрочки, — услышала она новый голос, — которую ты так настойчиво требуешь».
— Беру,— прошептала Лола, холодея от ужаса. — Все беру...
В сознании ее вспыхнула мысль о том, что вот, сейчас снова навалится этот кошмар — с тем, чтобы уже не покидать ее. И тогда, — в этом она была совершенно уверена! — гибель ее неминуема. Но уж если
