заполнялось грунтом до самого верха, затем грунт уплотнялся и поверх него укладывалась штукатурка слоем толщиной не менее фута. После того, как конструкция устоялась, весь грунт выбирался изнутри. Чарли сообщили, что такой дом может стоять хоть тысячу лет. Дальше Чарли с компанией путешествовали уже в сопровождении Обтре и его детей.
Эдек жил в доме из бревен, проконопаченном мхом, Виомор устроился прямо внутри холма, выкопав себе нечто вроде пещеры, оштукатурив и облицевав ее изнутри вручную полированным деревом, а кое-где и камнем. Пиант построил себе дом из дикого камня с крышей из дерна, изнутри все стены были увешаны отличными коврами, снаружи Чарли увидел ручной работы ткацкий станок, на котором все ковры и были изготовлены. Ему удалось также увидеть, как Пиант с товарищами работали за станком, в то время как двое малышей орудовали челноком. Пиант с товарищами, его дети, Виомор с семьей, а также Эдек с домочадцами присоединились к Чарли. Проходя через парк, они привлеки всеобщее внимание — люди в ярких одеждах, вездесущие дети и долговязые подростки оторвались от своей работы в поле и в саду, побросали мотыги и сапки, ножи для прививок и мачете, и обступили их.
По мере того, как росла толпа, усложнялась сопровождавшая музыка пение звучало не громче, но становилось как-то масштабнее.
Наконец, вбирая в свои ряды все новых людей, спутники Чарли Джонса привели его к храму.
Жанетт в расстроенных чувствах бросается на аккуратно застеленную постель.
— Ну почему я такая?
Она только что выставила за дверь агента по рекламе от фирмы услуг на дому. Само по себе это обычное дело. Никто не просит этих нахалов звонить в ваш дом, и они знают, что их не ждут. Никто в здравом уме не собирается покупать у них ненужные вещи. Сейчас такое время, что вы должны твердо усвоить что вам нужно, а что нет, и держаться своей линии, иначе они заболтают вас и вытянут из вас все жилы.
Дело не в этом, а в том, как она выставила беднягу. Ей приходилось и раньше делать это, она, несомненно, и дальше будет поступать так же, но сейчас она чувствует себя отвратительно.
Зачем нужна была такая резкость? Зачем этот ледяной взгляд, холодный тон, почти захлопнутая перед носом дверь? Это не свойственно ей, Жанетт. Разве нельзя было выставить его так, как она обычно это делает, не создавая пародию на саму себя и на тяжелую жизнь коммивояжера?
Конечно, можно было.
Она садится на постель. Может, сейчас она обдумает все и решит проблему раз и навсегда?
Она избавлялась от нежелательных агентов и выходила из подобных ситуаций много, много раз, оставаясь при этом Жанетт. Улыбка, приправленная маленькой ложью о проснувшемся ребенке или звонящем телефоне — все очень просто, никто не обижен. О, мой муж купил такую как раз вчера!.. Как жаль, что вы не пришли на прошлой неделе!.. Я выиграла этот прибор на конкурсе!.. И люди уходят без неприятного осадка.
Вместе с тем, иногда, случается так, как сегодня. Подобранные губы, не слова, а маленькие льдинки вылетали из ее рта. А потом она стоит, вот как сейчас, у захлопнутой двери и прикусывает свой длинный коралловый ноготь, глядя, сама невидимая, сквозь маркизетовую занавеску, стараясь не шевелить ее, а он уходит прочь, и она видит по его походке, что он обижен. Она несчастна, он унижен, кто же выиграл?
Жанетт чувствует себя отвратительно.
Почему именно этот мужчина? Он вел себя прилично. Достаточно прилично. Парень приятной внешности, хорошая улыбка, крепкие зубы, опрятно одет, и он не пытался вставить носок ботинка в дверь. Он обратился к ней, как к леди, которой он, может быть, смог бы помочь своим товаром. Он продавал товар, а не себя.
«Может, — говорит себе Жанетт, — если бы он выглядел подонком, подмигивал и играл бровями, заглядывал за вырез халата и издавал причмокивающие звуки, то она отмахнулась бы от него любезно — быстро, спокойно и без нервов?»
«Вот, — ужасается она, — в этом все и дело. Тебе он понравился — вот почему ты напустилась на него».
Жанетт сидит на постели, обдумывая эту мысль, затем закрывает глаза и дает волю воображению, представляя, как он подходит, прикасается к ней, как он совсем близко, рядом.
Ей не противно. Совершенно. Этот парень понравился ей, но не так, не так!
«А как мужчина может нравиться, если ты его не хочешь?» — спрашивает вслух Жанетт.
Нет ответа. Жанетт верит в эту истину. Если тебе нравится мужчина, значит ты его хочешь. Разве бывает по-другому? Конечно, если нет чувства, этой бессознательной внутренней подсказки, то не о чем и говорить.
Она не хочет желать другого мужчину, кроме Герба, но она желает. Значит, она порочна.
Жанетт откидывается на постель и говорит себе, что она заслужила хорошую порку. Она насквозь порочна.
Праздник был устроен на горе — во всяком случае, это было самое возвышенное место, которое Чарли здесь видел. Ко времени прихода Филоса и Чарли с сопровождавшей их толпой сюда собрались около ста лидомцев. Угощение было приготовлено под сенью деревьев с темно-зеленой листвой на безупречно ровной травяной лужайке, пища была разложена на свежесплетенных листьях, как это принято на Гавайях. Ни один японский умелец не смог бы так красиво и гармонично разложить цветы и пищу, как это сделали местные жители. Каждое блюдо и каждая зеленая корзинка представляли собой произведение искусства как по цвету, так и по форме, контрастности и общей гармонии. Помимо всего, приятные запахи дополняли эту симфонию.
— Угощайся, — с улыбкой пригласил Филос.
Пораженный Чарли осмотрелся. Со всех сторон сходились лидомцы, приветствуя друг друга радостными возгласами. Многие обнимались и целовались.
— Где мне сесть?
— Где хочешь. Это для всех.
Они прошли через бурлящую толпу и разместились под деревом. Прямо перед ними на отдельных листах были разложены небольшие порции пищи, и все было так красиво, что Чарли решился нарушить это великолепие лишь после Филоса.
Мимо проходил красивый мальчик, балансируя лежавшим на голове блюдом с полудюжиной кружек, имевших вид усеченных конусов с широким основанием. Филос поднял руку, и мальчик тотчас же приблизился. Взяв две кружки, Филос поцеловал мальчика, который рассмеялся и, пританцовывая, отошел. Чарли попробовал напиток — приятный прохладный сок, по вкусу смесь яблочного с персиковым, освежил его. У Чарли проснулся аппетит, и он стал с удовольствием есть. Пища была так же хороша на вкус, как и на вид.
Утолив голод, Чарли стал осматриваться по сторонам. Он обнаружил, что все собравшиеся в роще лидомцы находятся в состоянии приятного ожидания, это выражалось и в пении, которое лилось над толпой, то возрастая, то затихая, но в любом случае оставаясь негромким. Чарли поразило, что многие люди больше угощали других, чем ели сами, и он поинтересовался насчет этого.
— Они просто делятся пищей. Если тебе что-то особенно нравится, разве ты не спешишь поделиться с кем-нибудь?
Чарли вспомнил свое мелькнувшее желание разделить чувства, возникшие при виде терракотовой статуи и ответил:
— Да, думаю это верно.
Неожиданно глянув на Филоса, Чарли заговорил:
— Послушай, может, ты хочешь присоединиться к своим друзьям, а мое присутствие тебя удерживает?
Странное выражение промелькнуло на лице Филоса.
— Ты очень внимателен, — ласково ответил он, — но я не хочу. Во всяком случае, не сейчас. (Чарли показалось, что Филос даже покраснел при этих словах. Что это было? Гнев? Чарли не захотелось искать причину).
— Много людей собралось, — заметил он, помолчав.
— Здесь все.
