— Да, я ваши привычки знаю. Наташа Шумилова, которая работала у вас почти при года, много о вас рассказывала.
Вульф некоторое время сидел молча, опустив глаза.
— Не знаю, герр майор, что вам наговорили обо мне. Скажу лишь, что вы находитесь в ужасном заблуждении. Никакой Шумиловой я ее знаю.
— И вы не знаете той девушки, которую хотели убить в лесу?
— Откуда я могу ее знать.
— Неужели? Девушка столько жила у вас, а вы и не запомнили ее?
— Зачем вы так говорите, герр майор? Я же сказал: эту девушку я не знаю. Но всё может быть, возможно, я не разглядел ее лицо. Но только… вряд ли…
— Хорошо, вы еще будете иметь возможность разглядеть ее. Вульф, неужели вам не ясно, что ваше поведение, по меньшей мере… — Майор запнулся не зная как сказать по-немецки “неразумно”, и сказал: — глупо?.. Неужели вы до сих пор еще серьезно думаете, что вас случайно встретили в лесу, случайно задержали? Давайте бросим эту игру. Нам всё, абсолютно всё известно и о вас, и о Шнейдере. Буду с вами откровенным: дам известно и о том, что вы связной Шнейдера, известно и о радиостанциях в лесу. Нам неизвестно только местопребывание Шнейдера. Но уверяю вас, поможете вы нам в этом или нет — мы его разыщем.
Плотно сомкнув губы, Вульф молчал.
Майор Ярута, почувствовав, что теряет выдержку и что ему и на этот раз ничего не добиться от лесника, вызвал солдата.
— Уведите арестованного.
X. ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ
Еще за три дня до этих событий в поместье генерала Шнейдера снова приехал с группой солдат старший сержант Зименко. Он вызвал к себе Кипке и оказал:
— Вот что, комрад Гриша, есть тут у вас в дорфе начальство?.. Бургомистр, староста или как он у вас прозывается?.. Покличь ко мне. Я заготовляю сено для Советской Армии. Покупаю. Понимаешь, покупаю за эти вот ваши марки. Кто из селян продает сено — давай сюда. Ты будешь помогать мне. За переводчика.
Кипке сходил в село, и в тот же день во двор Шнейдера начали прибывать возы с сеном. Зименко сам лично проверял, не прелое ли оно, платил назначенную сумму и отправлял фураж машиной на склад. Заготовка шла полным ходом, но читатель уже, видимо, догадывается, что не это было главной задачей старшего сержанта Максима Зименко.
Майор Ярута поручил ему наблюдать за генералом. Зачем это понадобилось майору, Зименко точно не знал, но приказ выполнял старательно, тем более, что это было вовсе не трудно. Надо было лишь наблюдать, к кому ходит генерал или кто к нему приходит, а если кто придет, то проследить потом, куда он направится, и немедленно доложить об этом майору. Но к генералу никто не приходил (кроме жены Кипке, которая за ним ухаживала), а сам он почти не выходил из своей комнаты. Разве только иногда появится на скотном дворе, поговорит с Кипке и снова поднимется к себе на второй этаж. Правда, вечерами он еще выходит на прогулку. Зайдя в беседку над прудом, генерал усаживается там в соломенное кресло и курит трубку — ровно час. И так каждый вечер в одно и то же время: с десяти до одиннадцати. Зименко теперь по нему проверяет свои трофейные часы. Вообще, генерал все делает, как хорошо отрегулированный автомат. Он даже курит в строго определенное время. В 21.55 в его окне вспыхивает огонек зажигалки — старик закуривает и через пять минут боковой лестницей опускается в парк. Зажигать свет в незатемненной комнате — это, конечно, явное нарушение прифронтового режима. Хотя тут и не военный объект, но всё же… Урчит по ночам где-то над головой гитлеровский “горбыль”, заметит огонек и, чего доброго, сдуру сыпанет противопехотными. Надо бы старого черта отругать как следует, — тоже мне генерал, не знает порядка! — но майор приказал “не замечать” его.
Иногда днем Зименко шел на скотный двор и помогал Кипке ухаживать за скотиной. На биса, конечно, ему сдалась скотина какого-то помещика, но руки чесались, тоскуя по привычному пруду, и Зименко не мог отказать себе в таком небольшом удовольствии. Он вел с Кипке бесконечные разговоры. Их сближал родной для обоих труд крестьянина. Любил старший сержант порассуждать с Кипке о политике, о войне, и при этом всячески старался разъяснить немецкому батраку “суть да дело” фашизма. Обычно они усаживались на колоде под сараем, Зименко доставал из кармана вышитый кисет с махоркой и разговор шел, сдобренный дымком самокруток.
— Жена, видать? — понимающе кивнул как-то Кипке на кисет.
Глаза Зименко загорелись.
— Не-е, — певуче протянул он. — Тут, комрад Гриша, целая история. Народ наш помогает солдатам, кто чем может. Вот и вышила одна дивчина этот кисет, сиротка, в детском доме живет, в Мошотаве. Батько загинув, кажись, под Воронежом. А звали его Максимом. Вот дивчинка послала свой дорогой подарок на фронт и пишет: так и так, прошу дуже, чтоб вручили мой кисет самому храброму солдату в части и чтоб звали его Максимом. Прибыла посылка в наш полк, а меня опять-таки кличут Максимом. Ну, и порешили вручить подарок мне.
Старший сержант любовно разгладил складки на кисете. Он мечтательно смотрел куда-то вдаль, где над селом повисло белое, как пена, облачко.
— Написал я ей “спасибо” солдатское, она мне ответила, да так и потекла переписка. Опять же думка такая есть: живем мы с жилкой добре, а детей нема, так и порешил я взять Галю к себе. И жинка уже согласие дала. Фюреру скоро-скоро крышка; как покончим, так и поеду за Галей, заберу…
Зименко еще раз посмотрел на кисет, стряхнул с него пылинку и спрятал в карман.
— Вот такая душевная история, комрад Гриша.
Кипке слушал, всё больше проникаясь уважением к этому немолодому уже солдату с такой большой человечной душой.
Подобно Наташе, Зименко сделал для себя неожиданное открытие: не было в его отношении к Кипке той жгучей ненависти, которую, ишь несколько месяцев назад он испытывал ко всем немцам. Крепко запомнилась стихотворная строчка из фронтовой газеты: “Где ни увидел немца — там и убей”. И, чего греха таить, совсем недавно, когда гитлеровцы были на его, Максима Зименко, родной земле, он готов был убить любого немца только за то, что он немец. А вот сейчас рядом с ним ковырялся в навозе немец, и Зименко, к удивлению своему, питал к нему доброе расположение.
Однажды старший сержант заглянул на скотный двор и не нашел там Кипке. Коровы стояли у пустых яслей и недовольно мычали “Забастовал что ли Гриша?.. А может заболел?”, — подумал Зименко и вошел во флигелек, где Кипке мил со своей семьей.
Жена Кипке с трудом поняла, чего хочет от нее русский сержант, и объяснила, что муж еще рано утром ушел к леснику. Вульфу.
К Вульфу?.. Это к тому самому леснику, которым интересуется майор? Какое у Кипке могло быть дело к нему? Если верить Кипке, они далеко не друзья. Зименко ушел озадаченный.
Лейтенант Вощин с любопытством наблюдал, как белка искусно обрабатывала сосновую шишку. За эти дни она так привыкла к нему, что не обращала на него никакого внимания. Может быть, впервые за свой беличий век она встретила такого странного человека: прыгала чуть ли не возле самого его носа, а он только смотрел на нее и не шевелил даже пальцем. Вощин был рад своей потешной знакомке: она была единственным развлечением на его томительном посту.
Дом Вульфа, который отсюда, с этой высокой сосны, был отлично виден, безмолвствовал. Только утром и вечером появлялась во дворе фрау Герта, поила коров, давала им корм, а затем безвыходно скрывалась в доме.
