Вокруг дрожит сухое марево. Удушливо пахнет пылью от серого песка и гнилой коры. Блеск слепит Коралла, кажется, что вся равнина в огне. Коралл отдает бинокль Мацеку и теперь не может разглядеть жандармов. Он видит только серые стены, бурые и коричневые стрехи овинов, сады и огороды в густой зелени, но теперь он знает, что кроется в этой неподвижности, в этой голубой мирной тишине.
– Сюда нам теперь дорога закрыта, – угрюмо отмечает Мацек.
– Надо быть начеку, – говорит Коралл.
– Велосипедистов не больше взвода, – бурчит Мацек. – Эти в лес не пойдут, всегда шоссе держатся… – Он прижимает бинокль к глазам. – Ого, еще один, там, на другом конце деревни, в саду…
Из-под раскидистой вишни в саду, над речкой, выглядывает тупое рыло гранатомета. Ветви, усыпанные ягодами, свисающие почти до земли, маскируют эту позицию. В бинокль рядом с длинным стволом, поблескивающим синеватым металлом, виден ящик с боеприпасами, из-под полога листвы торчат носки черных сапог.
– Неплохое охранение, – бормочет Коралл.
– Вы так думаете?
– А что?
– Вы думаете, что это охранение?
Коралл пожимает плечами.
– Если бы они ждали налета, – говорит Мацек, – «то замаскировали бы боевые позиции.
Коралл молчит.
– Ну и вояки… Всегда одно и то же, – продолжает Мацек. – Конечно, это облава. Они знают, что отряд разбит. Войдут в лес с южной стороны, попытаются спугнуть остатки отряда, погнать под пулеметы.
– Вот-вот, – поддакивает Коралл. – Можно будет переждать в кустах, пока пройдут…
– А с ними как? – Мацек кивает в ту сторону, где лежат раненые.
– Мы же будем с ними, – отвечает Коралл.
Мацек резко переворачивается, ложится на живот, поднимает к глазам бинокль и молча смотрит, вытянув шею. Его неподвижность напоминает неподвижность взведенного курка. Тишина начинает звенеть все отчетливее; сначала Кораллу кажется, что у него в голове зазвучала какая-то злая тонкая струна; только потом он различает, что стрекочут кузнечики в порыжевшей траве. Но стрекотание только подчеркивает напряженную тишину, Коралл ощущает ее всем телом; ослепительный блеск синевато-белой полосой мерцает над ними; сухой тишиной веет рт земли, от беззвучно застывшей деревушки под ярким солнцем, словно там нет ничего, кроме стен и бурых от копоти стрех; кажется, что вот-вот рыжая змейка огня выскочит и заскользит по стрехам. Но это просто дрожит раскаленный воздух. Высоко в небе парит ястреб. Небо над ним совершенно чисто. Он описывает широкие круги в прозрачной голубизне.
– Искупаться бы…
– Что?
– Я говорю, прыгнуть бы сейчас в Вислу.
Мацек ложится навзничь, одной рукой прижимает к груди бинокль, другую отбрасывает в сторону, погружает в пыль со стружками, поднимает, переворачивает, сжимает; песок светлой струйкой течет сквозь пальцы, ложась маленьким конусом.
– Я ходил с отцом на пляж под Секерками. Вы знаете Варшаву? Там отлично. Песок белый-белый, ивы почти у самого берега, а вода чистая, не то что в городе. Мы брали с собой крутые яйца и чай в бутылке. Иногда с нами была мать. Но больше всего я любил ходить с отцом. С ним мне никогда не было скучно. Мы лежали в кустах. Над большой рекой ивы пахнут совсем иначе, чем над каким-нибудь ручьем. Иногда там, в ивняке, загорали бабы. Совсем голые. Я за ними подглядывал. Помню двух таких – блондинку с первоклассной грудью и брюнетку… Было о чем помечтать потом, ночью. Мой старик отлично плавал. За неделю до начала войны он выудил из Вислы какого-то типа. Пять раз нырял, а потом буксировал его с середины реки, а когда выволок и положил на песок, оказалось, что тот уже отдал концы. Я тогда первый раз увидел труп… – Мацек фыркнул. – Он был как та голая статуя, что стояла перед Музеем изящных искусств. Знаете? Ну и тяжел же он был… Теперь-то опыт уже есть. Известно, что покойник тяжелее живого. Чудно, правда?
Коралл пожал плечами. «И чего ты так разболтался? – думает он. – Прямо как старая баба, слова так и хлещут, как вода из рассохшегося ведра».
– Интересно, что вы станете делать? – говорит вдруг Мацек.
– Я? А что мне делать?
– Никто вас не упрекнет. Ведь вы тоже ранены…
– Слушай, – говорит Коралл. – К чему ты клонишь? Может, сам удрать хочешь?
Мацек приподнялся, оперся на локоть.
– Куда? Мне и тут хорошо.
– Я вижу.
– Мне в лесу нравится.
– А мне?
– Вам только тридцать километров до дома. И вы ранены. Да я не настаиваю. Я только считаю, что вы могли бы смыться. Просто я знаю, о чем люди думают в таких случаях.
– Знаешь, да плохо.
