В голове Реда включается калькулятор — сколько народу каждый день пользуется метро? Где-то он читал: два, а то и три миллиона. Причем большая часть пассажиров совершает две поездки, на работу и с работы. Больше всего народу набивается в подземку в часы пик. И сейчас, в летний вечер, сколько народу находится в системе метрополитена? Скажем, полмиллиона?
Полмиллиона. А население центрального Лондона составляет восемь миллионов человек. Вероятность того, что Серебряный Язык находится сейчас здесь, либо в поезде, либо ждет поезда, один к шестнадцати. Почти стоит того, чтобы остановить поезд и проверить алиби каждого пассажира.
А что? Звучит нормально. Только вот что это означает на практике? А на практике шансы выглядят совсем по-другому.
Какова вероятность того, что Серебряный Язык находится в том самом поезде, в котором сидит Ред? Или в поезде, следующем за ним или до него? Или на любой из станций, мимо которых они проезжают? Что его лицо среди тех, что мелькают за окнами в коротких промежутках между туннелями? Ну а как насчет наложения нескольких вероятностей? Того, что он, Ред и следующая жертва — все они находятся в одном поезде? В этом самом вагоне? Шанс примерно тот же, что сорвать большой куш в лотерею — одна четырнадцатимиллионная.
Кстати, сегодня днем Эшли Лоу тоже что-то сказал насчет выигрыша в лотерею.
Ред сидит отрешенный, группируя и перегруппируя возможности, пока цифры, начертанные мелом мыслей на доске его сознания, не начинают путаться, мелькая так быстро, что он не успевает произвести подсчет. Наконец, встрепенувшись, Ред хлопает себя по щеке, чтобы вернуться к действительности, и осознает, что некоторые пассажиры посматривают на него искоса, а поезд останавливается у станции «Сент-Джеймс-парк». Можно сказать, привез его на работу. Оказывается, он, даже не заметив этого, проехал две трети Кольцевой. Когда Ред возвращается, Сьюзен дома и исходит бешенством.
49
Она сидит перед телевизором и смотрит рекламный блок, идущий посреди десятичасового выпуска новостей. Экран пульсирует цветом, потом демонстрируется какой-то спортивный ролик. Реклама фирмы «Найк».
— Тебе лучше придумать обалденно хорошее объяснение, — шипит она.
Он, в искреннем удивлении, вскидывает глаза.
— Объяснение? Чему?
Ярость исходит из ее души, отражаясь в глазах.
— Кенсингтон-плейс. Годовщина нашей свадьбы. Помнишь?
Чувство вины и стыд ударяют Реда под дых.
— О Сьюзен. Господи боже мой. Прости! Мне так жаль! У нас снова…
— Ты прислал мне факс, в котором говорилось, что мы пойдем на обед. Якобы любовное послание. С большим сердцем, кучей маленьких сердечек и надписью. Вспомнил, «воздыхатель» хренов?
Она не кричит. Пока. Отчего становится еще хуже. Начни она с ходу орать, Реду было бы куда легче. Сьюзен ругается, он отругивается, оба кричат, обмениваются оскорблениями — и получается, что оба и виноваты. Но сохраняя внешнее спокойствие, она тем самым молчаливо возлагает вину на него, дожидаясь, пока он, не выдержав нервного напряжения, вспылит и взорвется первым. И уж тогда будет виноват вдвойне. К изначальной вине добавится еще и то, что он мало того что сам все испортил, так теперь еще и дает волю злости, обрушиваясь на жену с упреками. Как будто это не она намеренно вывела его из себя. А ведь что-что, а выводить Реда из себя она, если хочет, умеет, как никто другой.
— Сьюзен. Милая.
Ред делает к ней шаг, но только шаг. Не больше. Кому, как не ему, знать, что в таком настроении ее лучше не трогать. Она готова ощетиниться шипами ярости, словно иглами дикобраза.
— Знаю, Сьюзен, что бы я ни сказал, это ничего не изменит, но все равно позволь мне объяснить, что произошло. А произошло у нас сегодня очередное убийство. Связанное с предыдущими, которыми я занимаюсь. Так что с самого ленча я был по уши в этом деле.
Это, конечно, не совсем правда. Но всяко лучше, чем признаться: «Я медленно сходил с ума на Кольцевой линии».
— Ты вообще представляешь себе, Ред, вообще представляешь, что ты наделал?
— Сьюзен, я…
— Нет. Позволь мне закончить. Ты выскажешься потом, если считаешь, что тебе есть что сказать.
Она умолкает, подбирая слова, хотя, надо думать, до его прихода мысленно отрепетировала эту гневную речь не раз и не два.
— Итак, Ред, мы пытаемся что-то склеить. Ты задумываешь романтическую встречу, такую, будто мы только познакомились, а не пытаемся спасти наш долбаный брак. И посылаешь мне этот факс, действительно трогательный. У меня, во всяком случае, потеплело внутри, чего давненько не было. И вот я, воодушевленная этим посланием и исполненная решимости сделать сегодняшний вечер каким-то особенным, прихожу домой, чищу перышки, капаю духами сюда и сюда, — она указывает на запястье и шею, — и сижу жду здесь до восьми. Тебя нет, и я, решив, что ты, поскольку в последнее время весь в делах, приедешь прямо с работы, беру такси, чтобы не опоздать, и отправляюсь к Кенсингтон-парк. Где и сижу, как распоследняя дура, битый час. Три раза — три раза! — я набираю номер твоего мобильного, и каждый раз этот хренов автомат своим гнусным голосом сообщает мне, что «данный номер отключен». Через некоторое время все в ресторане, хотя и тайком, начинают коситься на меня, кто с насмешкой, кто с сочувствием. Наконец я не выдерживаю, встаю, отправляюсь домой и всю дорогу плачу, потому что одно дело, когда ты просто ведешь себя как свинья, а совсем другое — когда вроде бы обещаешь стать человеком, а отчебучиваешь еще худшее свинство. Кто ты после этого, как не последний мерзавец? На кой черт я вообще с тобой валандаюсь?
Она встает, проходит мимо него, выходит в коридор и поднимается по лестнице в спальню. Дверь Сьюзен не закрывает — помнит, что обещала дать ему возможность высказаться. Только вот желания делать это у него сейчас явно нет.
Ред идет на кухню и ставит чайник на плиту, чтобы вскипятить. Он кладет в чашку чайный пакетик, плюхает туда немного молока и зачерпывает ложкой сахар из сахарницы. Белый сахар, в темно-коричневых пятнышках от кофе. Ложка задевает о край чашки, и сахар рассыпается по всему кухонному столу. Чертыхнувшись, Ред правой рукой сметает сахар в левую ладонь.
«Я знаю друзей, семьи которых распались, — думает он, — но, кажется, до сих пор по-настоящему не понимал, каково это на самом деле. А теперь все эти крупицы, которые и составляют брак, проскальзывают у меня сквозь пальцы, словно сахарный песок, и чем упорнее я хватаюсь за них, стараясь вернуть каждую на место, тем быстрее они рассыпаются и разлетаются, оказываясь вне пределов досягаемости. Знаю я и людей, которые устраивают ссоры ради качественного секса после примирения. Такого рода секс и вправду хорош настолько, что, в известной степени, позволяет скомпенсировать то, чего недостает в супружеской жизни. И это позволяет сохранить семью, правда, лишь с помощью стимуляции подобного рода, да и то до определенных пределов. Все, что раздувается искусственно, неизбежно возвращается в прежнее положение или же с треском лопается».
Он наливает воду из закипевшего чайника, помешивает и тычет ложечкой в чайный пакетик, пока напиток не становится, по его мнению, достаточно темным. Пакетик летит в мусорное ведро. Когда Ред входит в спальню, Сьюзен уже в постели, лежит спиной к двери. Ред слегка отпивает чай и ставит чашку на прикроватный столик.
— Ну, теперь моя очередь высказаться?
Она не шевелится. Он ждет несколько секунд, потом решает принять ее молчание за согласие.
— Он снова взялся за свое.
— Кто?
— Серебряный Язык.
