— Эй, Лис. Зачем ты меня сюда притащил?
— Я не Лис я уже сказал, — тягуче пропел Лисенок; зрачки его расползлись по радужке, как пятна гнили по картофельной кожуре. — Я соскучился, вот и позвал тебя. Ты не приходил ко мне так давно. Смерти нет. Друг.
— Смерти… — начал я и подавился словами.
Что-то — то ли рвотный рефлекс, то ли слезный — мешало мне говорить; горло свело. Что-то — то ли радость, то ли усталость — набухло во мне, сделав меня очень тяжелым. Я почувствовал непреодолимое желание сесть и сел на пол, привалившись к прозрачной стенке. Там, за стенкой, лежал мой неподвижный скрюченный друг, к которому я не приходил так давно.
— Это ты… — прошептал я сквозь спазм, сквозь звуконепроницаемое стекло, — ты, Крэкер?
— Конечно я, кто же еще, — ровно ответил Лисенок. — Кто еще, кроме Крэкера, взломает любой пароль, пройдет через любую защиту.
Я рад тебя видеть. Друг. Хотя у тебя такой глупый вид. Ха. Ха. — Лисенок облизнул пересохшие губы и продолжил, старательно артикулируя: — Хи. Хо. Хо. Типа я смеюсь. Жаль, пока не добился. Чтобы этот идиот смеялся естественно.
— Как ты… А Лисенок… Что ты с ним сделал?
— Ничего особенного. Просто взломал его ячейку. Защита у него совсем слабенькая.
— Но ты… то есть он… он — это ты…
— Хи. Ха. Ты все же смешной, — равнодушно сказал Лисенок. — Он это он. Просто я в нем. Немного поковырялся. Отключил лишнее. Установил режим «вслух». Задал простейшие алгоритмы. Куда идти. Промежуточные точки. Конечная цель. Это на время. Скоро его отпущу. Все сотру. Забудет.
«Это невозможно, — подумал я. — Невозможно. Невозможно. Никак».
— Это возможно, — ответил Крэкер губами Лисенка, точно прочел мои мысли. — Это самое малое. Ты даже представить себе не можешь. Каким штукам я теперь научился.
— Ты слышишь, о чем я думаю?!
— Конечно нет, но догадаться не сложно. Мимика у тебя выразительная. Хо. Хе. Хи. Да засмейся хоть раз нормально, Лисенок, мать твою.
Лисенок икнул. Его лицо было пустым и усталым. Как будто он силился вспомнить сон, и никак не мог. Я перевел взгляд на Крэкера. Засохшая неподвижная куколка.
— Открой глаза, — попросил я. — Посмотри на меня.
— Смотрю, — покорно отозвался Лисенок.
— Не так. Сам.
— Нет.
— Не можешь?
— Лишнее действие. Уйдет много сил. И памяти. Потеряю над ним контроль. Больше не загружаю мозг бессмысленными командами.
Мне стало тоскливо.
— Пожалуйста!
— Нет. Глупости. Мало времени. Скоро включатся камеры наблюдения.
— Здесь разве есть камеры? В нашем секретном месте?
— Везде есть камеры. Но эти я отключил ненадолго.
—
— Самое малое, — снова сказал Лисенок. — Из того, что я теперь могу сделать.
Сын Мясника — я совсем про него забыл — неожиданно завалился на спину и возбужденно задрыгал всеми конечностями.
— Закачал ему первый сезон «Малышариков», — устало отчитался Лисенок. — Эти уроды подключили ему сразу четырехсотый. Без предыстории ничего не поймет.
— Ас предысторией поймет?!
— Да. Теперь будет все понимать. Я им займусь. Будет видеть много слоев.
— Научи его улыбаться, — попросил я.
— Нет. Плохая примета.
— Ты разве веришь в приметы?
— Я нет. Они да. Не хочу. Чтобы видели в нем угрозу.
Лисенок надолго умолк; лицо его стало неподвижным и тусклым, как просроченное чудо-солнышко. Крэкер все так же лежал без движения. На какую-то долю секунды мне показалось, что уголки его губ слегка напряглись в обещании улыбки, но это был обман зрения, или Крэкер не сдержал обещание; обман в любом случае.
Сын Мясника, открыв рот и пуская слюни, пялился на меня. Потом помахал рукой не мне, а словно кому-то сидящему у меня в животе. Я тоже хотел ему помахать, но тут до меня дошло: он даже не видит меня. Он во втором слое. С малышариками и Живушем. Смотрит первую серию.
Я помнил эту серию, мне показывали ее в группе естественного развития. Она называлась «Знакомство».
Кто-нто в нашем доме живет?
Привет, я Утяш.
Привет, я Мартыш.
А ты кто, малыш?
Сын Мясника показал на себя пальцем и опять помахал.
Кто-кто в нашем доме живет,
Вставай в хоровод!
Сын Мясника протянул руки невидимым новым друзьям и завертелся вокруг своей оси. Я знал, что это значит. Он должен был стать частью шара. Частью Живуша. Но что-то пошло не так. Что-то случилось. Что-то плохое, злое: Сын Мясника вдруг резко дернулся вправо, упал, как будто его толкнули, закрыл руками глаза, стараясь отгородиться от чего-то, чего я не мог увидеть, и разинул рот в плаче.
— Я кое-что перемонтировал, — неожиданно подал голос Лисенок.
Сын Мясника уполз к дальней стене камеры, лег на пол и подтянул
к подбородку колени; его била крупная дрожь.
— …Я изменил облик Живуша. Живуш — чудовище.
— Это жестоко! — Я приблизился к камере Сына; тот посмотрел на меня мокрыми больными глазами. — Жестоко, Крэкер! Смотри, он напуган! Зачем тебе мучить ребенка?
— Будет бояться Чудовища. Не захочет быть частью Чудовища. С детства. Будет на твоей стороне.
— Но у меня нет никакой….
— Есть. Чудовище с одной стороны. Ты с другой. Отдельно. Вне его. В будущем. Тебе понадобятся друзья.
Мой будущий «друг», свернувшись клубком на полу, ритмично подергивался всем телом, пытаясь заснуть. До паузы он точно так же себя убаюкивал. Свет. Этот пустой и белый исправительный свет, под ним, наверное, так трудно уходить в сон. Зато так просто потерять разум. Я отвернулся. Снова накатила усталость — но не та, что придавливает к полу и мешает дышать, а другая, та, что пропитывает все твое тело невидимой ватой, отравляет и избавляет от боли. Дарит тебе безразличие.
— Ты сумасшедший, — сказал я, стараясь не глядеть ни на Крэкера, ни на его «заложника». — Здесь, в исправительном, какое может быть будущее? Какие друзья? Разве как ты и Сын — сидящие в непроницаемых колбах…
— …нероцамых кобах… — проскрипел Лисенок.
Лис плохо выглядел; лицо его стало бледным и влажным, как очищенный картофельный клубень. Он по-прежнему стоял, вытянувшись по струнке, и ноги его заметно дрожали.
— Ты бы присел, что ли, а, Лис? Или прилег бы?
— Я н Лс. Я двно лжу.
— Дай ему отдохнуть, Крэкер! Ему плохо. Отпусти его, наконец!
