одни и те же подробности нападения, слушать один и тот же рассказ пары, обнаружившей Рудника живым. Я пять раз прослушал репортаж, то есть, практически не меняя позы, простоял на коленях возле колонок больше двух часов.
Наконец я поднялся и пошел в уборную. Когда я стоял над унитазом, то услышал, что в дверь звонят. Сначала я подумал, что это полицейские пришли меня арестовывать, и только потом понял, что звонят к соседям, а звук доносится через вентиляционное отверстие уборной.
Когда я вернулся в гостиную, журналист на Принстон-Джанкшн говорил: «…в настоящее время полиция не сообщает каких-либо дополнительных деталей, известно лишь, что идет расследование и отрабатывается несколько версий. Повторяем, что Майкл Рудник, адвокат, который вчера вечером подвергся нападению на автостоянке рядом с железнодорожной станцией Принстон-Джанкшн в Нью- Джерси, пришел в сознание и в ближайшее время ответит на вопросы полиции».
Я понял: единственное, что мне еще остается, — бежать. Может быть, удастся спрятаться, изменить имя и внешность, позвонить Поле, когда все уляжется.
Я бросился в спальню и стал собирать вещи — несколько рубашек, белье, штаны, носки, все, что попадалось под руку, — и вдруг остановился. Внезапно мне стало ясно, что бегство бессмысленно. Если полиция знает, кто я, если у них есть описание моей внешности — мне ни за что не выбраться из города.
Я вернулся в гостиную, рухнул на диван и пролежал так несколько часов, почти не двигаясь. Наконец я уснул. Когда я открыл глаза, в комнате было темно. Я услышал, как на кухне звенит посуда, — Пола была дома. Бедная Пола. Когда станет известно, что ее муж пытался хладнокровно убить человека, ее жизнь полетит кувырком. Если сейчас, по ее мнению, у нее не все в порядке с нервами и нужен врач, что будет завтра?
Сил двигаться все еще не было. Было уже, наверное, восемь или девять, но я не мог заставить себя поднять руку и посмотреть на часы. Почему так долго нет полиции? Может быть, у Рудника еще сидят врачи и полицейские ждут, пока смогут с ним поговорить.
— Ты что, собираешься весь день валяться на диване? — спросила Пола.
Я даже не заметил, как она вошла.
Я не ответил.
— Дело твое, — наконец сказала она. Потом вышла из комнаты, но уже через пару секунд вернулась: — Что, собственно, здесь происходит? Ты пьян?
Я снова ничего не ответил.
— Если ты опять пьян, после всего, что ты мне обещал…
— Я не пьян, — сказал я. Я не говорил много часов, и мой голос прозвучал хрипло и грубо.
— Тогда в чем дело?
— Ни в чем.
— А что на кровати делает чемодан?
Я немного выждал и сказал:
— Не знаю.
— Что значит не знаю? На кровати лежит чемодан, а в нем — вещи. Ты куда-то собираешься?
Я закрыл глаза.
— Отлично, не хочешь со мной разговаривать — не разговаривай. Мне все это осточертело.
Она повернулась, чтобы уйти, но тут я сказал:
— Может быть, у меня просто депрессия.
— Ну так начни принимать «прозак» или сходи к психиатру. Перестань вести себя как младенец.
Я продолжал лежать на диване, уставившись в темный потолок. Пола ушла в спальню, и оттуда время от времени слышались приглушенные взрывы консервированного хохота — она смотрела комедию.
Я щелкнул пультом и включил телевизор, по «Нью-Йорк 1» шли новости. Было девять часов. Женщина-корреспондент, стоя на фоне больницы в Трентоне, рассказывала, что Рудника допросила полиция и он рассказал о том, что произошло накануне на автостоянке возле железнодорожной станции Принстон-Джанкшн. Я ждал, когда она назовет мое имя, но женщина-корреспондент сказала, что вчера вечером белый подросток с волосами, собранными сзади в хвост, и козлиной бородкой напал на Рудника в целях ограбления и что сейчас этого подростка ищут по всей стране.
Глава двенадцатая
Я не мог оставаться в квартире. Я прошел несколько кварталов в сторону Ист-Ривер, а потом свернул к набережной параллельно магистрали ФДР. Если не считать нескольких бегунов, пьяных, бомжей и случайных парочек, вышедших прогуляться перед сном, набережная была пуста. Погода стояла прохладная, от воды задувал свежий ветер. После двадцатиминутной прогулки я дошел до Грейси-Мэншн.[5] Я повернулся и пошел обратно, снова и снова, как в лихорадке, прокручивая в помутившемся сознании события последних двадцати четырех часов.
Накануне автостоянка была плохо освещена, но все же там было достаточно света, чтобы Рудник мог разглядеть мое лицо. Кроме того, он спросил: «Какого черта вы тут делаете?», упирая на «вы», а значит, он, вне всяких сомнений, узнал меня. Возможно, у него провал в памяти, но, тем не менее, непонятно, почему он сказал полиции, что на него напал подросток.
Когда я уходил с набережной, ноги у меня устали и ныла мозоль на ноге, но я был полон энергии. Я знал, что полноценный отдых после проведенного на диване дня и мучившие меня мысли вряд ли позволят мне сегодня заснуть.
Я зашел в греческую закусочную на пересечении Шестьдесят пятой и Второй и сел за столик в углу. Весь день я ничего не ел, но все равно не чувствовал голода. Я выпил чашку кофе и куснул сэндвич с тунцом, не переставая размышлять о том, почему Рудник солгал. Я провел в закусочной больше двух часов и выпил три чашки кофе, но единственным правдоподобным объяснением, приходившим в голову, было, что он испугался. Он понял: если я способен броситься на него с ножом, значит, я способен на все, в том числе обнародовать правду о том, что тогда происходило у него в подвале. Он знал: стоит ему рассказать все без утайки, а полиции арестовать меня, и его карьере юриста конец. Понятно, что такой честолюбец, как Рудник, во главу угла будет ставить карьеру.
Благодаря изрядной дозе кофеина, когда я уходил из закусочной, сна у меня не было ни в одном глазу. Домой я вернулся в половине двенадцатого. Свет в спальне был погашен, и я решил, что Пола легла спать. Я вывел Отиса на прогулку, и мы с ним прошли мимо контейнера, в который я накануне выбросил пакет. Контейнер, похоже, еще не вычищали, но, по правде сказать, теперь мне уже было все равно. Поскольку расследование не ведется — по крайней мере, расследование, где бы я фигурировал в качестве подозреваемого, — полиция не станет искать вещественные доказательства у меня в районе.
Я вернулся в квартиру и первым делом включил телевизор. По «Нью-Йорк 1» передавали очередной репортаж о нападении на автостоянке, сообщались кое-какие новые подробности. Корреспондент сказал, что накануне, примерно без четверти девять вечера, Майкл Рудник направлялся к своей машине, когда белый подросток с хвостиком и бородкой подошел к нему и стал требовать денег. По словам Рудника, он попытался урезонить подростка и парень неожиданно «обезумел» и набросился на Рудника с ножом. Потом корреспондент сообщил о его состоянии на текущий момент. Кроме большой потери крови, у Рудника отказало левое легкое, которое, возможно, придется удалить, и имелись серьезные повреждения в области паха.
Я рад был услышать, что Рудник страдает. Я надеялся, что «серьезные повреждения в области паха» означали, что я отрезал ему яйца.
Я сидел на диване и радовался вновь полученному мной разрешению на жизнь, как вдруг услышал, как открылась входная дверь. Я подумал, что кто-то чужой хочет проникнуть в квартиру, и пошел на кухню за ножом, но тут в коридоре увидел Полу.
— Черт, ты меня страшно напугала, — сказал я. — Я думал, что ты спишь.
— Извини, — холодно сказала она.
