— Тебе всегда удается победить меня, Кэти! Сначала Пол, потом Джулиан, а сейчас ребенок. — Тут он внезапно повернулся ко мне. — Поедем со мной, разреши мне быть отцом этому ребенку! Джулиан для этого не годится! Если ты так и не захочешь, чтобы я к тебе прикасался, позволь мне жить где-нибудь поблизости, видеть тебя каждый день, слышать твой голос. Временами мне хочется вернуть прошлое, только ты да я и наши близнецы…
Такая знакомая нам обоим тишина опустилась на нас и овладела нами, замкнув в нашем тайном мире, где обитал порок и гнездились нечистые мысли. И мы были, были, были готовы поплатиться за это, если бы хоть когда-нибудь, но нет, никаких «если бы когда-нибудь»…
— Крис, я рожу ребенка от Джулиана, — проговорила я с удивительной для самой себя решимостью. — Я хочу этого ребенка, потому что люблю его, Крис, я ведь не оправдала его надежд. Не оправдала оттого, что ты и Пол застили мне глаза, и я не ценила то, что могла бы в нем обрести. Мне следовало бы быть лучшей женой, тогда ему не были бы нужны все эти девочки. Я всегда буду любить тебя, но эта любовь ведет в никуда, и потому я ставлю на ней крест. Поставь и ты! Распрощайся с куколкой Кэтрин, которой больше нет.
— Ты простишь ему свои сломанные пальцы? — потря-сенно спросил он.
— Джулиан все просил сказать ему, что я его люблю, а я так и не сказала. Возвела вокруг себя обманную стену, чтобы лелеять за ней свои черные сомнения, отказываясь видеть в нем прекрасное и благородное, разве что его мастерство танцора. Не понимала, что его любовь ко мне даже вопреки моему неприятию уже сама по себе прекрасна и благородна. Поэтому отпусти меня, Крис, пусть мне не придется больше танцевать, но я рожу его ребенка, а он пойдет один навстречу славе.
Хлопнув дверью, Крис оставил меня одну, и вскоре я уснула. Мне приснился Барт Уинслоу, второй муж моей матери. Мы вальсировали по громадной бальной зале Фоксворт Холла, а наверху у балюстрады балкона двое детишек сидели, запертые в массивный сундук с проволочной задней стенкой. В углу стремилась к небесам новогодняя елка, а вместе с нами танцевали сотни людей, но они были не из плоти, крови и жил, слагавшихся в нашу с Бартом красоту, а из прозрачного целлофана. Вдруг Барт остановился, подхватил меня на руки и понес вверх по широкой лестнице, а потом опустил на роскошную лебяжью перину. Мой красивый наряд из зеленого вельвета и тонкого зеленого шифона растаял под его горячими ладонями, а потом его могучий уд, вошедший в меня и причинивший мне боль, начал испускать вопли, и каждый пронзительный крик в точности напоминал телефонный звонок.
Внезапно я проснулась… Отчего звонок телефона в глухой ночи всегда звучит угрожающе? Я сонно нащупала трубку.
— Алло?
— Миссис Джулиан Маркет?
Я чуть-чуть опомнилась и потерла глаза.
— Да, это я.
Говорившая со мной женщина назвала больницу на другом конце города.
— Миссис Маркет, не могли бы вы как можно быстрее приехать? Если можете, то пусть за рулем будет кто-то еще. Ваш муж попал в автомобильную аварию и до сих пор находится в операционной. Захватите с собой его страховой полис, удостоверение личности и все истории болезни, какие у вас есть… Миссис Маркет… Вы слушаете?
Нет. Я не слушала. Я вновь оказалась в Гладстоне, штат Пенсильвания, и мне было 12 лет. По подъездной аллее от белой припаркованной машины шли двое полицейских… Они стремительно приближались, чтобы прервать праздник в честь дня рождения сообщением о гибели папы. Убит в перестрелке на Гринфилдском шоссе.
— Крис! Крис! — заголосила я, боясь, что он ушел.
— Я здесь. Бегу. Я знал, что тебе понадоблюсь.
В тусклый и одинокий предрассветный час мы с Крисом приехали в больницу. Нас усадили в одной из этих стерильных приемных, где мы стали ждать известий о том, выжил ли Джулиан после аварии и операции. Наконец, около полудня после долгих часов в реанимации Джулиана перевезли вниз.
Его положили на функциональную кровать, этакое пыточное сооружение, подвесив при этом правую ногу, закованную в гипс от пальцев до бедра. Левая рука тоже была сломана, загипсована и странным образом вытянута. Бледное лицо все в рваных ранах и кровоподтеках. Губы, всегда такие полные и алые, были так же бледны, как и кожа. Но все это не шло ни в какое сравнение с его головой! Я не могла смотреть на это, не холодея. Голову Джулиана обрили и просверлили в черепе маленькие дырочки, чтобы зацепить за них металлические скобы и оттянуть его голову назад и вверх. Кожаный воротник, подшитый ворсистой тканью, был закреплен у него на шее. Сломанной шее! Плюс перелом ноги, сложный перелом предплечья, не говоря уже о внутренних повреждениях, из-за которых он три часа провел на операционном столе!
— Он будет жить? — воскликнула я.
— Он в списке тяжелых больных, миссис Маркет, — ответили мне очень спокойно. — Если у него есть другие близкие родственники, мы бы советовали вам с ними связаться.
Мадам Марише позвонил Крис, потому что я смертельно боялась, что Джулиан в любой момент может испустить последний вздох, и я упущу единственную возможность сказать ему о своей любви. А если бы такое произошло, я была бы проклята, и его дух смущал бы меня всю оставшуюся жизнь.
Шли дни. Джулиан то приходил в себя, то снова впадал в беспамятство. Он смотрел на меня тусклыми, невидящими глазами. Иногда говорил, но хриплым, грубым голосом и настолько невнятно, что я не понимала его. Я простила ему все мелкие прегрешения, да и крупные тоже, как это надлежало сделать, если смерть стоит у порога. Я заняла соседнюю палату, где могла урывками передохнуть, но ни разу не спала всю ночь. Мне надо было быть рядом с Джулианом, когда он приходил в сознание, чтобы побуждать его бороться за свою жизнь, но более всего мне надо было сказать ему то, о чем я раньше упрямо молчала.
— Джулиан, — шептала я голосом, севшим от того, что я так часто повторяла одно и то же, — пожалуйста не умирай!
Наши друзья, танцоры и музыканты, толпами появлялись в больнице, стараясь утешить меня, как только возможно. Палата Джулиана была заставлена цветами от сотен его почитателей. Из Северной Каролины прилетела мадам Мариша и проследовала в палату, облаченная в чудовищное черное платье. Без тени скорби она воззрилась на своего единственного сына, лежавшего в беспамятстве.
— Лучше уж ему сейчас умереть, — произнесла она без всякого выражения, — чем очнуться и увидеть, что он калека на всю жизнь.
— Как вы смеете? — взвилась я, готовая ее ударить. — Он жив и вовсе не безнадежен! Его спинной мозг не пострадал! Он еще будет ходить и будет танцевать!
Жалость и чувство обреченности внезапно овладели ей, заставив заблестеть ее черные-черные глаза, и в тот же миг она разрыдалась. Женщина, похвалявшаяся тем, что ни разу в жизни не заплакала и не выказала горя, всхлипывала у меня в объятиях.
— Скажи еще раз, что он будет опять танцевать, о, только не лги, он должен опять танцевать!
Миновало пять кошмарных дней, прежде чем взгляд Джулиана стал настолько ясным, что он смог по- настоящему видеть. Не имея возможности повернуть голову, он повел глазами в мою сторону.
— Привет.
— Привет, соня. Я уж было думала, ты никогда не проснешься.
Слабая ироническая улыбка появилась у него на лице:
— Не Бог весть какая радость, Кэти, милочка, — он покосился на свою вытянутую ногу в гипсе. Лучше быть мертвым, чем вот таким.
Я встала и подошла к его кровати, состоявшей из двух широких полос грубого полотна, натянутых на стальные прутья, с подстеленным внизу матрасом, который можно было опускать вниз, чтобы подкладывать судно. Это была жесткая, совсем не пружинящая постель, но я очень осторожно пристроилась рядом с ним и погрузила пальцы в нерасчесанный колтун, оставшийся у него на голове. Другой рукой я погладила его грудь.
— Джул, но ты не парализован. Твой спинной мозг не разорван и не расплющен, даже кровоизлияния нет. Он, условно выражаясь, просто в шоке.
Джулиан мог бы дотянуться и обнять меня уцелевшей рукой, но она осталась неподвижной.
