сентябре 1915 года Рэймонд, сын Лоджа, был убит в окопах. До сих пор ученый относился к спиритизму несколько сдержаннее, чем Конан Дойл, теперь же, ища утешения в горе, он обратился к известной даме- медиуму, миссис Осборн Ленард. Как большинство медиумов того времени, миссис Ленард поддерживала связь с потусторонним через посредство некоего духа, некоей невидимой субстанции, которая вещала ее устами. Для тех, кто верил, такие духи служили точкой соприкосновения двух миров; для скептиков подобные проявления были не более как попыткой медиума говорить измененным голосом.
В помощницах у миссис Ленард была молодая индианка по имени Фида. Не прошло и нескольких дней после гибели Рэймонда, как Лодж и его жена стали получать послания через миссис Ленард и Фиду. Эти послания, как утверждал Лодж, содержали сведения о его сыне, которых миссис Ленард по обычным каналам добыть никак не могла. Потрясенный Лодж слушал, как Рэймонд — голосом Фиды — описывает свою новую, загробную жизнь в стране, которую называет Саммерленд — Летняя[60]. В том мире, по словам Рэймонда, есть те же привычные удобства, что и дома, включая, если кто желает, сообщалось в одном из его посланий, виски и сигары. 'Тут имеются лаборатории, где производят всевозможные вещи. Не такие, как вы делаете, из твердой материи, а из сущностей, из эфира, из газа'.
Лодж с женой находили большое утешение в этих рассказах. В Англии столько семей испытывают подобное горе! Он счел своей обязанностью поделиться с другими. Написал и выпустил книгу 'Рэймонд, или Жизнь и смерть — примеры, подтверждающие посмертное сохранение памяти и эмоциональных привязанностей'. Успех этой книги — за три года двенадцать переизданий — показал, что многие в Англии готовы принять идею мира духов, где их близкие продолжают существовать почти так, как прежде. Имя известного химика и научный стиль изложения придавали убедительность высказанным суждениям: 'Раз мы удостоверились в бессмертии одного обычного индивида, — заключил он, — значит, мы можем утверждать это обо всех'. Как раз то, что хотела услышать Англия.
Как и следовало ожидать, на книгу Лоджа свирепо набросились скептики. Иные из них веселились по поводу виски и сигар на том свете. Конан Дойл ринулся на защиту друга: 'Это единственное обстоятельство так развеселило критиков, что можно подумать, будто во всей книге, а это четыреста страниц мелким шрифтом, ничего другого и не содержится. Рэймонд мог ошибиться или не ошибиться, но мне ясно одно: человек, написавший эту книгу, честен и бесстрашен и не побоялся вложить в руки своим противникам камень, которым вы и побиваете его'.
Конан Дойл видел в книге Лоджа подтверждение тому, что передавала ему Лили Лодер-Саймондс. 'Большое Вам спасибо за книгу, — писал он Лоджу. — И Рэймонду спасибо за то, что вдохновил Вас написать ее'. А затем сообщал, что собирается посетить одну ясновидящую в Лондоне: 'Если у Вас будет контакт с Рэймондом, сообщите ему об этом. Будет интересно, если Вам удастся связать меня с ним'.
Совершенно ясно, Конан Дойл считал, что Лодж борется за правое дело. И сам был готов к нему присоединиться. 'Не разразись эта война, я, скорее всего, так и провел бы жизнь на подступах к истинным психическим исследованиям, высказывая время от времени свое сочувственное, но более или менее дилетантское отношение ко всему предмету, — писал он в ‘Новом Откровении’. — Но пришла война и привнесла в души наши серьезность, заставила нас пристальнее присмотреться к себе самим, к нашим верованиям, произвести переоценку их значимости. Когда мир бился в агонии, когда всякий день мы слышали о том, что смерть уносит цвет нашей молодежи на заре жизни, когда мы видели кругом себя жен и матерей, живущих с пониманием того, что их супругов и чад более нет в живых, мне вдруг стало ясно, что эта тема, с которою я так долго заигрывал, была не только изучением некой силы, находящейся по ту сторону правил науки, но что она — нечто действительно невероятное, какой-то разлом в стене, разделяющей два наших мира, непосредственное, неопровержимое послание к нам из мира загробного, призыв надежды и водительство человеческой расе в годину самого глубокого ее потрясения'. Однако наряду с сознанием важности этой новой цели пришло и снижение критических стандартов, которые он раньше применял к области парапсихического: 'Внешняя, материальная сторона этого предмета сразу потеряла для меня интерес, ибо, когда я понял, что он несет истину, то исследовать снаружи тут стало нечего. Так, сам по себе телефонный звонок есть сущая безделица, но он ведь признак того, что с вами желают говорить, и тогда может оказаться, что с его помощью вы узнаете нечто жизненно важное'.
Конан Дойл вообще очень часто приравнивал медиумические проявления к телефонному звонку или стуку в дверь. Он предлагал читателям верить сообщению, не задумываясь о сообщающем. Когда-то давно в Саутси генерал Дрейсон предостерег его, что тот мир, как и этот, изобилует шутниками и 'озорными ребятами', и нельзя позволять им своими проказами сбить себя с верного спиритического пути. Теперь Конан Дойл повторял эти слова в лекциях. Он знает, говорил он, что существуют шарлатаны, которые прикидываются медиумами, чтобы использовать чаяния страждущих в своих целях. Он допускал также, что настоящий медиум может снизойти до обмана и фокуса, но только — ради добрых целей, чтобы не разочаровать мать или вдову, оплакивающих свою утрату и ждущих знака. 'Нельзя же считать, что если кто-то однажды подделал чек, то теперь все его поступки мошеннические'.
Разумеется, далеко не все разделяли его готовность принять все это на веру. Поначалу новость о его обращении восприняли с долей почтения. 'Таймс' напечатала вполне уважительное резюме его выступления в Лондонском спиритическом обществе. Писатель Макс Пембертон в репортаже для 'Уикли диспатч' заверил читателей, что Конан Дойл не фанатик: 'Много лет я следил за тем, как сэр Артур плавает по этому неведомому морю, и гадал, в какой порт оно его занесет'. Когда-то, много лет назад Пембертон вместе с Конан Дойлом принимал участие в сеансах столоверчения и был приятно поражен осторожно-вдумчивым подходом писателя. И теперь, узнав, к чему его привели размышления, Пембертон написал, что эта лекция была 'глубоким исповеданием веры человека, который убежден, что всем нам дано новое откровение'.
Признания Конан Дойла не могли не вызвать письменные протесты со стороны видных церковных деятелей. На конференции Общества молодых католиков Великобритании некий отец Бернард Воэн назвал спиритизм серьезной общественной угрозой и обвинил Лоджа и Конан Дойла в утрате духовной почвы под ногами, возможно, под действием демонических сил.
Конан Дойл не сразу пришел к мысли, что спиритизм призван заменить устоявшиеся формы религии, и поначалу полагал, что спиритизм 'устранит серьезные недоумения, всегда оскорблявшие чувства всякого мыслящего человека, и при этом подтвердит и удостоверит факт жизни после смерти, факт, лежащий в основании всякой религии'.
В октябре 1919 года лекции Конан Дойла подверглись свирепым нападкам преподобного Дж. А. Маги. Конан Дойл и его единомышленники, объявил Маги, насаждают вредные взгляды и тем способствуют падению морального, умственного и духовного уровня страны. Дойл напечатал отклик, который озаглавил: 'Наш ответ клерикалам'. 'Мы выступаем как союзники, — писал он. — И всякому, кто знаком с нашей литературой, <…> известно: мы доказали, что после физической смерти жизнь продолжается и сопровождается дальнейшим развитием человеческой души. А раз так, если эти люди не слепы, они должны были бы сказать нам: ‘Придите и помогите нам бороться с материализмом в мире’'.
В номере 'Нью-Йорк тайме' за тот же месяц была опубликована прямолинейная и весьма нелестная оценка новой кампании Конан Дойла: 'У поклонников сэра Артура Конан Дойла как автора детективных рассказов — а число таковых примерно равняется числу людей, читающих по-английски, — есть причины огорчаться из-за его странной, несчастной готовности считать реальностью ‘спиритическое толкование’ феноменов речи и письма в состоянии транса. Для сегодняшних физиологов ничего загадочного и потустороннего в них нет, и однако же этот высокообразованный, разумный человек, обладающий к тому же изрядными естественнонаучными и даже философскими познаниями, ведет речи примерно такие же, как последователи сестер Фокс полвека назад'.
После публикации в 1918 году 'Нового Откровения', а в следующем году 'Жизненно важного послания' журналистские нападки на Конан Дойла еще более участились. Если его литературный престиж приводил неофитов к вере, он же превращал писателя в естественный объект презрения, изливаемого прессой на его детище — спиритическое движение. В еженедельной литературной колонке лондонского 'Санди экспресс' Джеймс Дуглас дал, кажется, самую честную, хотя и довольно предвзятую оценку новым взглядам Конан Дойла, озаглавив ее: 'В своем ли уме Конан Дойл?' Дуглас признался, что испытывал легкое презрение, берясь за одну из парапсихологических книг Конан Дойла, но, читая, несколько засомневался: 'В его писаниях много крепкого здравого смысла. В этом здоровом теле здоровый ум'. Дальше он пишет, что талант Конан Дойла — писателя и историка, его прозорливость в таких вещах, как подводная война, нельзя
