Сколько выпил, сколько после этого находился рядом с немцем — так никогда и не узнал. Только и осталось в памяти, что с большим трудом отползал, оттащил в кусты какого-то слабо стонавшего офицера и что очнулся от удушливого запаха прелой соломы и мышиных гнезд. Понять, что находился под полом, удалось лишь после того, когда над головой заскрипели половицы, а в глаза ударил слабый свет. Послышалось чье- то приглушенное бормотание, и теплые шершавые руки прикоснулись к лицу. Эти руки приподняли голову, и он неожиданно ощутил, как в рот полилась холодная вода. Словно откуда-то издалека донесся старческий голос: «Троих угнала война. Когда стемнело, пошел к перекрестку. Думал сыскать хотя бы одного. Вот и нашел…»
…У домика Заикин увидел спешившую в его сторону женщину. Высоко вскинув покрытую белой косынкой голову, она шла так стремительно, что казалось, ничего не видела перед собой.
— Вам далеко? — преграждая ей путь, спросил Заикин. Женщина вместо ответа вскрикнула:
— Так вы свои? Наши? А где мой, где мой Игнат?!
— Ваш Игнат? Здесь он. Сейчас. Игнат! Хвиля! — негромко позвал Заикин.
В тишине было слышно шуршание осыпавшейся листвы, а затем донесся приближавшийся топот.
— Рядовой Хвиля прибыл! — доложил Игнат, как бы не замечая жены.
— Тебя, Игнат, разыскивают, — сказал Заикин, а посмотрев на понурившуюся женщину, заметил у нее на плече тугую, наспех заплетенную косу и тонкие вразлет брови. «Красавица», — подумал он.
— Что же ты ушел? — певуче простонала женщина.
— Ганнушка! Зачем ты сюда? Я же солдат, — мягко ответил Хвиля.
— Какой же он солдат, товарищ командир? — сделав шаг к Заикину, сквозь слезы спросила Ганна.
Не успел Заикин ответить на ее вопрос, как она залилась слезами.
— Раны у него, кровью харкает…
— Иди, Ганнушка, иди, я скоро вернусь, — остановил ее Игнат. — Война же. Все там…
Игнат убежал к реке, где солдаты заканчивали увязывать последние плоты, а Ганна, вскинув голову, подступила к Заикину.
— Война. Все воюют. Только не солдат он… Раны у него, еле поднялся. Поэтому и отправил его домой их партизанский командир.
Заикин насторожился:
— Партизанский командир? Где партизаны? — спросил он, приближаясь к женщине.
— Были тут они, ему помогли, подлечили…
Уговорив женщину вернуться домой, Заикин поспешил к реке.
12
Убедившись, что противник стянул все наличные силы севернее, в район Кужарина, где сосредоточение подходивших советских войск и их подготовку к форсированию демонстрировал батальон Заикина, Дремов решил отправиться на противоположный берег с первым же рейсом на разысканных лодках, но старик, поняв намерение командира, преградил ему дорогу.
— Товарищ командир! Сынок! Вот же она. Сподручнее на ней.
Подхватив Дремова под руку, он поспешил к притаившейся в камышах небольшой долбленке.
— Не гляди, что неказиста, зато ладная, двоих выдюжит.
Когда рядом, похрустывая уключинами, появилась лодка с отделением охраны, находившимся при Дремове и раньше, старик, не снимая шапки, перекрестился и, что-то пробурчав себе под нос, оттолкнулся от берега.
Сведения о противнике и местности на противоположном берегу, полученные от старика, не вызывали сомнения. Дремов верил, что совесть у старика чиста, но все же он чувствовал тревогу на душе. «Чего не было вчера, то может появиться сегодня. Откуда гарантия, что противник не обнаружил появления подразделений и на этом направлении? Все может быть. А отсюда следует, что надо быть готовым к самому худшему — к схватке с затаившимся противником».
Вскоре показались расплывшиеся в тумане низкорослые кустарники, а когда лодка с разгона выскользнула на песчаный берег — поблизости в осоках что-то трепыхнулось. Дремов насторожился, а старик, взглянув в ту сторону, негромко проговорил:
— Они это, цапли. Кормятся здеся.
* * *
В районе первого батальона послышались пушечные выстрелы, а еще где-то выше по реке в воздухе вспыхнули осветительные ракеты. «Как раз то, что требуется», — подумал Дремов.
Продвинувшись дальше от берега, Дремов обратил внимание на истоптанный песок. Это обеспокоило его. Поспешив к воде, спросил у старика:
— Там что за следы в кустах?
Поняв, в чем дело, старик просветлел. Приложив к верхней губе козырьком изогнутую ладонь и потянувшись к Дремову, проговорил шепотом:
— На той неделе были тута партизаны, направлялись к своему командиру, к Ковпаку. Ушел он куда-то далеко.
Расставив два прибывших взвода на разведанном рубеже, Дремов предупредил старшего лейтенанта Белика:
— В случае появления противника не трусить и без паники. Воевать, как всем батальоном. Понял? — Сделав несколько шагов к лодке, круто оглянулся: — Приказ товарища Сталина двести двадцать семь помнишь? [10]
— Это тот, в котором ни шагу назад?
— Он самый.
— Тот помню. Не отступим.
— Не отступим, товарищ полковник! — заверил Дремова и командир отделения охраны. — Вот, — похлопал он по вещмешку, тяжело обвисшему с плеча тут же стоявшего солдата. — Так ведь, товарищ Пузик? — спросил он.
— Так точно, товарищ сержант! Только так!
Направляясь к лодке, Дремов не переставал думать о приказе Верховного Главнокомандующего, которым в тяжелый 1942-й вводились жесткие меры борьбы с паникерами и нарушителями дисциплины. В приказе говорилось, что железным законом для действующих войск должно быть требование «Ни шагу назад!». Появление приказа обусловливалось тем, что еще и во второй год войны нередко бывало, что некоторые наши соединения, в том числе неплохо укомплектованные и вооруженные, неоправданно оставляли выгодные рубежи.
Приказ был подкреплен усилением партийно-политической работы и рядом других важных мер. «В целом значение приказа тогда переоценить было невозможно», — рассуждал Дремов.
Когда лодка коснулась исходного берега, к Дремову поспешил начальник штаба. Взволнованный взгляд подполковника не предвещал ничего хорошего.
— Что случилось? — спросил его Дремов.
— А-а… У минометчиков… Шли подразделения ощупью одно за другим, а где-то у тлевшего пня повозка совсем неожиданно ухнула вначале передком, а затем и задними колесами, как в пропасть… Потянула и лошадей. Рядом находился старшина Гнатюк. Подал команду и сам бросился, чтобы подхватить. Не успел. Раздался взрыв…
— А старшина?! — вырвалось у Дремова. Перед его мысленным взором появился старшина Гнатюк с его единственным, сохранившимся из всей большой семьи внуком.
— Хорошо, что взорвалось глубоко, а то бы в клочья. Отбросило в сторону. Очухается, — с облегчением сказал Великий.
