полицейский, а она собирается сама пустить себе пулю в лоб.
– Заходим? – спросил он, придерживая дверь.
Господи, ей нужно знать точно! Подсознательно она доверяла ему настолько, чтобы позвонить. Если интуиция верно ей подсказывает, план все еще сможет сработать. Если же она ошибается, Николас точно узнает, что она затеяла, и будет ждать, готова она продать их полиции или нет.
Она молча вошла в кафе.
– Поскольку беседа доверительная, могу я узнать, как ваше имя? Кроме обращения «детектив Горстайн», разумеется.
– Да. Меня зовут Сэм.
Саманта вытаращила глаза.
– Да вы шутите!
– Вовсе нет.
– В таком случае я не буду звать вас Сэмом.
– А я так не думаю.
Пытаясь выиграть время, ока заказала оладьи с бананами и грецкими орехами плюс диетическую колу. Горстайн попросил булочку из отрубей и кофе. Типичная еда копов, хотя сейчас это ничего не означает.
– Я думала, вы поели, – заметила она, оглядывая комнату в поисках знакомых лиц. Никого.
– Да. Жвачку и «Тик-так».
– Пытаетесь бросить курить? Это объясняет вашу раздражительность.
– Я не курю, – буркнул он. – И всегда раздражителен.
Если не считать дурацкой зубочистки, которую коп не вынимал изо рта, он был совсем не так плох. Можно сказать, красив. Ей стало не по себе, словно она тайком изменяла Рику и, помимо желания исповедаться, появился еще один предлог, чтобы увидеть его. Неужели вторая причина для нее важнее первой?
Как только официант принес заказы, Саманта поставила локти на стол и подалась вперед:
– Какие-то новые обстоятельства по кражам картин?
Горстайн, наоборот, отодвинулся.
– Если собираетесь водить меня за нос, забудьте. У меня полно работы.
Похоже, он искренне раздосадован. Для нее это означало честность. Хорошо… если только он не лучший актер, чем она сама.
Господи, что она за идиотка: впутаться в такое дело без надежной поддержки. Оставалось надеяться, что у нее будет шанс извлечь пользу из урока.
Сэм широко улыбнулась:
– Я никого не вожу за нос. Но в моем положении нужно быть осторожной. Не находите?
– И что это за положение?
– Вы сказали, что как-то охотились за моим отцом. Вы вообще видели его когда-нибудь? Откуда вы знаете, что гонялись именно за Мартином Джеллико?
Особенно потому, что это был вовсе не он. Но если Горстайн – продажный полицейский, он, возможно, видел отца, притом совсем недавно.
– Нет. Никогда не видел. По крайней мере, до ареста. Этот сукин… простите, конечно, он ваш отец, но все же мое мнение о нем остается прежним.
– Понятно. Он никогда не распространился о том, чем зарабатывает на жизнь, но я знала.
Нет, она не собирается полностью обнажать перед ним душу. Не такая она идиотка.
– Да, верно. Знаете, мне нравится ваша прямота и даже пристрастие к диетколе… очаровательно. Но если вы засмеетесь, я найду способ упечь вас в каталажку. Клянусь, что найду. И кстати, вчера вы разбили полицейскую машину.
– А чем вы это докажете? И даю слово, что не стану смеяться.
В ее состоянии, когда нервы натянуты, как струны, чудо, если она не закатит истерику!
– Мы так и не нашли того, кто это сделал. Только восемь месяцев спустя полиция Майами схватила Мартина Джеллико с поличным, а именно с грудой испанских дублонов в историческом музее южной Флориды. Тамошние полицейские позвонили мне. Я вылетел в Майами, чтобы допросить его, но он не промолвил ни единого чертова слова. Только ухмылялся: мол, чем докажешь? А у меня не было ни одной улики. Скользкий, как угорь.
Он так резко отставил чашку, что кофе выплеснулся на блюдце.
– Сколько ему дали?
– Сто восемнадцать лет. Сто восемнадцать лет в тюрьме, а я так и не докопался, кому он сбыл Уорхола. Извините за выражение, я отдал бы свое левое яйцо, чтобы скрутить его.
Саманта прислушивалась к гневу и раздражению, звучавшим в голосе этого человека. Похоже, он не притворяется. И пусть не Мартин украл Уорхола, она все равно ни при каких обстоятельствах не поверит, что Горстайн согласился бы работать с ее отцом и дал ему ускользнуть с еще более дорогой добычей.
