— Наташа.
— На-та-ша… Вы замечательно поете, фройляйн Наташа. Интересно, о чем же эта песня?
— О любви.
— О-о, это прекрасно! Это хорошо, что вы поете о любви. Но почему у вас такие грустные глаза? Когда человек поет о любви, он должен быть веселым.
— Это не всегда возможно, господин Вебер.
— Почему?
— Мне не хочется сейчас говорить об этом, — сказала девушка и вновь повернулась к трюмо.
Разговор явно не клеился. Вебера злило, что девушка отвернулась и, не обращая на него внимания, продолжала причесываться. Конечно, он мог бы не церемониться с этой русской фройляйн и сделать так, как делали многие из его друзей, да и ему приходилось. Но сейчас он не мог поступить так, как поступал прежде. Тогда пропало бы все очарование встречи. Да и потом он не был уверен, что этой девушкой можно овладеть силой.
— Видно, вы не очень-то расположены к нам, фройляйн, — насупившись, буркнул Вебер.
Наташа резко обернулась к нему:
— А если я сказала бы, что расположена к вам, вы поверили бы?
— Да, пожалуй, вы правы. Не поверил бы.
— Вот видите. Вы пришли в мой дом, вы рушите наши города, вы мучаете, убиваете… — Наташа понимала, что говорит лишнее, что совсем не так надо бы говорить с этим офицером, но уже не могла сдержаться. — Так за что же я вас должна уважать?
«Интересно, почему она не уехала из города, раз так ненавидит нас? Уж не шпионка ли она? — думал Вебер, но тут же отбросил эту мысль: — Нет, шпионка не стала бы так откровенно высказываться. Но почему же тогда она осталась? Ах да, Бруннер говорил, что в момент эвакуации она была больна и потому…»
— На войне как на войне, фройляйн. Но прошу вас поверить, что лично я совсем неплохо отношусь к русским. Можете вполне располагать мной. Если…
— Если что?
— Если вы не откажете мне в своей дружбе. Согласны?
— Я всегда рада дружить с хорошим человеком…
Когда Рудольф Вебер ушел, Наташа не двинулась с места. Глядя грустными, встревоженными глазами ему вслед, думала: «А что же будет дальше?» Она понимала, что затеяла опасную игру с немецким офицером. Было совершенно ясно, что Вебер теперь не оставит ее в покое.
6
Темное полуподвальное помещение. На грязной, облупившейся стене отражается тень от железной решетки. Тихо. Только за дверью в длинном пустом коридоре гулко раздаются размеренные шаги часового.
У стены на полусгнившей соломе в изодранной, окровавленной одежде лежал Евгений Хмелев. Он тяжело стонал, с трудом переворачивался с боку на бок. Но вот он замолчал, притих, как бы прислушиваясь к чему-то. И вдруг, вскрикнув, приподнялся на руках, сел и испуганными глазами уставился на стену. На том месте, где виднелись отраженные перекрестья решетки, что-то копошилось. Присмотревшись внимательнее, Хмелев увидел огромную серую крысу с длинным хвостом.
«Как же она оказалась на стене?..» — подумал Евгений и тут же вспомнил. Вчера ему дали кружку воды и кусок черного сухаря. Подобрав с попу какую-то тряпку, он положил в нее этот сухарь и, завязав в узелок, повесил на гвоздь, вбитый в стену. Вот этот узелок и терзала теперь крыса, не обращая никакого внимания на хозяина. Цепляясь коготками за тряпку, крыса хотела, видно, взобраться повыше, но сорвалась. Тяжело ударившись о ногу Евгения, она юркнула в темноту. «Меня уже и крысы не боятся, — думал Евгений. — Уж лучше бы расстреляли».
Но его не расстреляли. Автоматчики по приказанию Берендта вывели его тогда за город, дали в руки лопату и заставили рыть для себя могилу. И он рыл. Рыл долго, мучительно. Рыл и думал: «Ну, значит, это конец».
Когда работа была закончена, его поставили лицом к могиле, спиной — к солдатам. Он стоял на самом краю ямы. Из-под ног, шурша, осыпалась земля. Он стоял и кожей спины, всем телом чувствовал, что делается позади него. Вот встали с земли солдаты, сделали несколько шагов — отошли дальше. Стукнув каблуками, повернулись. Вот он слышит тяжелые, размеренные шаги. Это шаги Шлейхера. Евгений уже хорошо знал его походку. Вот капитан подал короткую, отрывистую команду. Солдаты вскинули автоматы.
— По врагу-у гер-ман-ского рейха!.. — растягивая слова, по-русски командовал Шлейхер.
Лес, земля — все, что было перед глазами Евгения, вдруг покачнулось, стронулось с места и… стало кружиться, теряя очертания.
— Ого-онь! — закончил Шлейхер.
Раздались выстрелы. Но Хмелев даже не слышал их. Он еще до выстрела, потеряв сознание, упал вниз лицом, в могилу. Очнулся он через шесть часов, в камере.
Потом этот кошмар повторялся еще несколько раз. Через два дня на третий его поднимали рано утром и выводили за город, заставляли копать себе могилу, ставили на край ямы и… открывали огонь. В бессознательном состоянии привозили Хмелева обратно и вновь бросали в вонючий подвал. Вечером вызывали на допрос. Говорили, что сопротивление русских сломлено, что на днях Москва будет взята и война закончится победой Германии. Убеждали, что он, Хмелев, может сделать большую карьеру, если будет лоялен к германской армии, если захочет помочь ей. А он может помочь. Он должен помочь.
На всех допросах Евгений держался стойко. Что бы ему ни предлагали, он отвечал односложно: «Нет». Его бросали на пол и били, били… После каждого такого допроса он еще больше озлоблялся и уже заранее, с ночи, готовился швырнуть в рожи палачей самое ненавистное для них слово: «Нет». Но на вчерашнем допросе в нем что-то надломилось. Он уже не мог говорить «нет». Он молчал и жаждал одного: чтобы скорее кончился этот кошмар, чтобы наступила смерть.
Кто-то подошел к камере. Звякнули ключи. Отодвинулся железный засов, со скрипом открылась тяжелая дверь. «Чего они еще хотят от меня?» — глядя из-под красных, опухших век, думал Евгений.
В лицо ему ударил сильный, слепящий свет карманного фонаря. Хмелев не видел никого, но уже знал, что это Шлейхер. «Значит, опять на допрос».
— Вам письмо, господин Хмелев.
«Я, наверное, схожу с ума… Письмо? Кто это сказал? Какое письмо? Кто может прислать мне письмо?»
— Я вижу, вы не очень-то рады?
— Чего вы еще хотите от меня, Шлейхер? — с трудом произнес Евгений.
— Хочу передать вам письмо от вашей матери.
«Он ненормальный. Нормальные люди не станут плести такое…» — закрыв глаза, думал Евгений.
— Возьмите же письмо. Я не могу по целому часу стоять перед вами.
Евгений разомкнул веки и увидел в протянутой руке Шлейхера конверт. С большим трудом дотянулся до него и взял. В ту же минуту солдат, стоящий позади капитана, выступил вперед и поставил перед Хмелевым фонарь «летучая мышь».
— Читайте, — приказал Шлейхер и вместе с солдатом направился к двери.
Оставшись один, Евгений дрожащими пальцами вскрыл конверт. Да, письмо было написано рукой матери. Правда, строчки шли вкривь и вкось, слова обрывались, но… На этот раз Шлейхер не обманул его.
«Но как? Как это письмо могло попасть сюда? Откуда мама узнала, что я здесь? — думал Евгений, а глаза уже пробегали по строчкам. Ведь это письмо было от его матери. — Боже мой, мама!.. Она писала это письмо. Она держала в своих ласковых руках этот листочек бумаги. Она…» Он задыхался от наплывших
