Генерал уже не мог стоять на месте. Он, как затравленный зверь, метался по комнате и придумывал тысячи казней человеку, который сейчас стоял там, в Москве, на трибуне и произносил эти слова.
А Сталин будто нарочно говорил все громче, все увереннее. И эта уверенность доводила Мизенбаха до бешенства.
— Смерть немецким оккупантам!..
Мизенбах подбежал к приемнику и о силой повернул ручку. В комнате стало тихо.
— Так нет же, нет!.. Русским не помогут эти пропагандистские трюки. Не мы, а они стоят перед катастрофой.
«Но зачем тогда так волноваться?» — мысленно спросил отца Макс.
— Я хочу, Макс, я мечтаю дожить до того дня, когда перед собой на коленях увижу не только русского солдата, но и советского Верховного Главнокомандующего вместе с его генералами. И я дождусь этого дня.
В комнате ночной полумрак. Неяркие лучи света от подфарников машин, проходящих мимо дома, скользят по стеклу, падают на генерала фон Мизенбаха, одиноко стоящего у окна.
Целый день он провел в размышлениях. Черт возьми, как хорошо начался сегодняшний день — и вдруг этот парад русских… Речь советского вождя не могла, конечно, поколебать веру генерала в победу, но… настроение было испорчено на целый день. И только сейчас, глядя на проходящую за окном мощную технику, которая была выделена ему из резерва группы армий «Центр», он понемногу начал успокаиваться.
— К тебе можно, Петер?
Генерал обернулся. На пороге комнаты отдыха стояла высокая миловидная женщина лет тридцати пяти, с ярко-рыжими волосами, собранными сзади в пучок. Это была знакомая генерала, журналистка, с которой до войны он провел не один день в ее одинокой, но довольно уютной квартире на Вильгельмштрассе. Журналистка только сегодня прилетела из Берлина. За месяцы войны генерал так соскучился без женского общества, что без малейшего колебания оставил ее у себя. Тем более что она не возражала.
— Да, да, входи, Эльза. Входи. Выспалась? — спросил генерал и, опустив штору, пошел ей навстречу.
— С самого Берлина не удавалось так хорошо поспать, как у тебя.
— Садись. Вот сюда. Здесь удобнее будет, — усаживая Эльзу на диван и садясь рядом с ней, сказал Мизенбах.
Эльза изучающим взглядом посмотрела на генерала, погладила его седые волосы.
— Ты очень постарел, милый.
— Это потому, что ты так долго не приезжала ко мне.
— Вот как? Тогда я постараюсь пробыть здесь столько, сколько потребуется для того, чтобы ты стал моложе по меньшей мере лет на пятнадцать.
— Благодарю, — сказал Мизенбах, целуя ее руку.
— А что скажет твоя супруга?
— Думаю, что за омоложение мужа она сделает тебе самый дорогой подарок… — шутливо проговорил Мизенбах и, заметив, что гостья зябко потирает руки, спросил: — Холодно?
— Немножко, — ответила Эльза.
Мизенбах нажал кнопку звонка. Вошел Бруннер.
— Затопи печь.
— Слушаюсь.
Адольф вышел из комнаты. Генерал сел напротив Эльзы.
— Ну, что нового в Берлине?
— Берлин ждет сообщения о взятии Москвы.
Мизенбах встал, прошелся по комнате и, остановившись возле Эльзы, сказал:
— Ничего, теперь уже недолго ждать.
— Откровенно говоря, после октябрьских неудач в Берлине кое-кто стал сомневаться…
— Октябрь больше не повторится, дорогая.
— Мы были бы очень рады этому. Но посуди сам. Вы не раз сообщали в Берлин, что дни русской столицы сочтены. Что она не сегодня-завтра падет к ногам нашей армии. Мы в газетах поднимаем шум по этому поводу. Даже оставляем свободными целые полосы, чтобы в любую минуту быть готовыми сообщить народу о взятии Москвы, а в это время русское правительство как ни в чем не бывало проводит парад своих войск на Красной площади.
— Надо больше верить в победу, друг мой. Ты же корреспондент знаменитой берлинской газеты. Если поживешь здесь, сможешь лично увидеть, как доблестные войска фюрера вступят в русскую столицу.
— Я для того и приехала. Мечтаю написать об этом книгу.
Мизенбах, не отвечая, выключил свет, подошел к окну и поднял штору. По окну заскользили неяркие лучи фар.
— Посмотри, какая колоссальная сила движется к нам, Эльза. Ты только посмотри.
— Солидно.
— Можешь начинать свою летопись, дорогая. Теперь уже не устоять русским. Против такой силы никто не устоит. На карту положено все. Все основные средства брошены сюда, под Москву. Теперь-то мы наверняка сломаем хребет русской армии… — Мизенбах опустил штору и включил свет. — Ну а что об англичанах и американцах слышно? Как они ведут себя?
Эльза пожала плечами:
— По-моему, так же, как и всегда. Тебе приходилось читать иностранные газеты после начала войны?
— Мне здесь не до газет.
— И все-таки ты напрасно не читаешь. В них много любопытного. В конце июня, к примеру, американский сенатор Трумэн, человек, который спит и видит себя на посту президента Соединенных Штатов, выступил в газете «Нью-Йорк тайме» с заявлением: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше…»
— Хитрая лиса! — со злостью сказал Мизенбах.
В комнату с охапкой дров вошел Бруннер, опустился возле голландской печи на корточки и разжег огонь в топке.
— Ах, скорее бы только это кончилось! Хочется как можно быстрее оказаться в Москве, увидеть этот город и всю страну побежденной, покоренной и засесть за книгу. Боже, неужели моя мечта осуществится когда-нибудь?
— Скорее всего, что Москву тебе не придется увидеть, Эльза, — понизив голос, сказал фон Мизенбах.
— Почему?
— Она будет уничтожена…
Бруннер, возившийся у печки, прислушался, украдкой взглянул на генерала: «Что он говорит?»
А генерал фон Мизенбах продолжал излагать свои мысли:
— Город будет окружен так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель не мог его покинуть…
«А дети? Женщины?» — чуть не вырвалось у Бруннера. Он был бледен.
— Ни одно живое существо не должно ускользнуть из города. Мы обрушим на город тысячи тонн артиллерийских снарядов и авиационных бомб. Мы превратим Москву в руины, затопим водой. Такова воля фюрера.
Бруннер, потрясенный этими словами, стоял возле печки и, словно сумасшедший, непонимающими глазами смотрел на своего шефа и его гостью.
— Тебя что, паралич хватил, Бруннер? Что ты стоишь как истукан? Затопил печь?.. Ну и уходи, — сердито приказал Мизенбах.
Этот окрик привел Бруннера в себя. Вытянувшись перед генералом и щелкнув каблуками, он
