того, что в первом бою ему было очень страшно), Кожин склонен был поверить, что Евгений в плену вел себя достойно. Особенно ему понравилось, что он даже под дулами винтовок, когда до смерти оставались секунды, думал не только о себе, но и о другом, совершенно незнакомом ему мальчике… Прежде его столкнул в овраг и только потом сам спрыгнул. А мог ведь сам и не успеть.
«Но почему он говорит намеками о последней встрече с Наташей? Почему считает, что их кто-то мог выдать?.. — спрашивал себя Александр и мысленно ответил на вопрос: — Много пережил, потому и излишне подозрителен».
— Женя, — обратился к нему Кожин, — вы с Олегом видели танки?
«Женя»!.. Значит, поверил. Не отправит, оставит в полку».
— Видели. В одном месте нам целый час пришлось пролежать в сугробе. А по проселочной дороге все шли и шли танки.
— На карте сможешь показать эту дорогу?
— Смогу. — Хмелев подошел к столу и долго смотрел на развернутую четырехверстку. — Вот здесь.
— А в какую сторону двигались эти танки?
— К югу. В сторону этого леса.
Больше Евгений ничего не смог сказать о немцах.
— А как гитлеровцы к местному населению относятся? — после паузы вновь спросил Воронов.
— Лучше не спрашивайте, Иван Антонович. Вешают, убивают. Вы только посмотрите, что они с Олегом сделали. Ему тринадцать лет, а он уже седой. Его били так же, как взрослых, и на расстрел повели вместе со взрослыми. Только случай или уж чудо помогло нам с ним.
— Действительно, чудо… — после минутного молчания проговорил Воронов и поднялся с места, сказал Кожину: — Схожу к Соколову.
— Хорошо, — согласился Кожин и, когда тот вышел, спросил Хмелева: — Слушай, тебе отец того мальчика ничего не говорил о Ермаковых — о том, как они живут, с кем встречаются?
«Спросил все-таки! Я думал, не спросишь…» — подумал Хмелев. В эту минуту он ненавидел Кожина. Ему казалось, что во всех бедах виноват только он один: и в том, что у него испортились отношения с Наташей, и в том, что он попал в плен, что его так жестоко истязали немцы, и даже в том, что он, Хмелев, не выдержал на последних допросах, согласился на все условия Берендта и вернулся в полк с нечистым сердцем…
— Нет, — коротко ответил Хмелев.
— А сама Наташа не говорила тебе ничего? Не передавала какой-нибудь записки?
— Нет, не передавала, — так же коротко и довольно сухо ответил Евгений.
— Странно… Ну а как она вообще? Как ее здоровье?
— Как? Какая была, такая и есть. Что с ней может случиться?
— Она болела. При бомбежке города ее контузило.
— Вот как?! Я этого не знал.
— А я знал. Потому и спрашиваю… Ну, а как немцы относятся к ним? Не трогают?
Хмелев медлил с ответом.
— Что же ты молчишь?
— Нет, их, по-моему, немцы не трогают, — наконец ответил Евгений.
Кожин заметил, что Евгений при ответе особое ударение сделал на слове «их».
— По тому, как ты это сказал, можно подумать, что для Ермаковых немцы делают какое-то исключение.
Евгений пожал плечами и усталым, безразличным голосом ответил:
— Не знаю… Все может быть.
— Ты что-то недоговариваешь, Женя. Говори все, раз начал!
— Ты меня лучше не спрашивай о ней, о ее делах. Не могу я спокойно говорить об этом.
У Кожина сжалось сердце. Он почувствовал недоброе. «Что же могло случиться с Надеждой Васильевной? Почему он так говорит о Наташе?»
— Не ходи вокруг да около, Женя. Говори все, что знаешь, — настаивал Кожин. — Говори, что с ними случилось?
— С Надеждой Васильевной — ничего…
— Ас Наташей?
— Наташа… — с трудом проговорил Хмелев, сделал паузу, перевел дыхание и закончил наконец свою мысль: — По-моему, с ней произошло то же, что происходит и с некоторыми другими женщинами…
— А что произошло с другими?
Хмелев с минуту молчал, видимо подыскивая подходящие слова.
— Женщина есть женщина… Я видел многих, которые без всякого стеснения, без всякого стыда разгуливали под руку с немецкими офицерами. Наверное, ходили и по ресторанам и спали с ними…
— Ты врешь! — оборвал его Кожин. — Когда же ты успел увидеть так много?
— Когда меня через улицу каждый день водили на допросы… Когда увозили за город на расстрел.
— Допустим, что какую-нибудь шлюху ты и видел с гитлеровцем, но почему ты говоришь: «многие», и какое отношение ко всему этому имеет Наташа? Разве ты и ее видел с немецкими офицерами?
— Нет, ее я не видел с офицерами.
— А зачем же ты наговариваешь, бросаешь тень на девушку?
И тут Хмелева взорвало. Глаза лихорадочно заблестели, голос задрожал, стал прерываться чуть не на каждом слове.
— Те-ень?! — крикнул он. — Какую тень?.. Какую тень, если у нее живут немецкие офицеры, если она присутствует на допросах в немецкой контрразведке!.. Если она для немцев концерты устраивает?!
Хмелев словно помешался. Глаза горели ненавистью, на лбу выступил пот, а руки дрожали.
— Эх, Женя, Женя… Я знаю, что ты много пережил, был на волоске от смерти. Но как ты можешь говорить о ней так?.. Как тебе не стыдно? Ведь и ты же любил ее.
— Ну, знаешь… Ты лучше не задевай эту тему. «Любил»… Я любил совсем другую девушку: честную и чистую, а не ту, которая забыла обо всем — о своей клятве, о чести и совести… Я любил не ту, которая с первого дня готова броситься на шею врагу!..
Кожин был потрясен. Ему не хотелось верить, что Наташа так изменилась, пошла на службу к фашистам, развлекает их своим пением и даже отвечает им взаимностью. И в то же время он не понимал, какой смысл Хмелеву наговаривать на Наташу. Фашисты могли принудить ее пойти к ним на работу, быть переводчицей или исполнять еще какие-нибудь обязанности… И в квартиру могли вселиться без ее разрешения. Так в чем же тут ее вина? Почему он так озлоблен против нее?..
14
Олег лежал в чистой, теплой постели и смотрел в брезентовую стену санитарной палатки. Теперь ему было хорошо.
Вчера его вымыли в жарко натопленной фронтовой бане. Потом одели в чистое солдатское белье и унесли прямо в операционную. К нему подошла молодая женщина в белом халате и такой же белой шапочке. Она ласково поздоровалась, осмотрела ногу и сказала: «Ну, это ерунда. К утру будешь прыгать. Так как? Хочешь бегать?» — «Хочу, — несмело ответил мальчик. — А не очень больно будет?» Олег думал, что врач начнет его успокаивать, скажет, что он и не услышит, как она вправит вывихнутую ногу. Но доктор коротко сказала: «Будет больно. Но ведь ты же мужчина!» И Олег решил доказать, что он действительно мужчина, а не какая-то там плаксивая девчонка. «Ладно, делайте уж», — разрешил Олег. «Вот и хорошо. С мужчинами всегда легче договориться», — подмигнула ему врач и взялась за ногу. Сперва доктор спокойно и даже ласково растирала рукой щиколотку, а потом… Потом она так рванула ногу, что у Олега даже искры посыпались из глаз и он не выдержал, закричал: «О-о-о-ой! Что вы делаете?.. Фашисты проклятые!..»
