Сей час нам радостен, но следующий слезен,
Тот вечером постыл, кто утром был любезен…
Самое главное — в трагедии участвовал мальчик, возможный претендент на троянский престол, которого похищают греческие цари, чтобы избавиться от его возможной в будущем мести. Нельзя было не вспомнить, что такой мальчик существовал в России — свергнутый Елизаветой император Иван Антонович, Иоанн Шестой, скитавшийся вместе с родителями по далеким тюрьмам и монастырям. Сопоставления такого рода были неуместны.
Пьесы академических профессоров не изменили тон кадетского театра. Елизавета приказала поискать других актеров, в надежде, что с ними придет и новый репертуар.
Труппа придворных служителей показала императрице свое искусство, но одобрения не получила. Тем временем стало известно, что в городе Ярославле купеческий сын Федор Волков с товарищами ставит спектакли, которые от зрителей очень похваляются.
В начале января 1752 года был подписан указ о вызове ярославских комедиантов в Петербург, и за ними с великим поспешением выехал гвардейский офицер.
Сумароков неодобрительно отнесся к этой затее. Он подозревал тут происки своих врагов и завистников. Славу кадетский театр получил немалую, и Сумароков связывал ее со своим старанием и талантом. Он писал пьесы, учил актеров, и спектакли теперь не уступали тем, что ставили иностранные гастролеры.
Правда, кадеты кончали корпус, уезжали служить, это народ в театре временный. Но есть придворные певчие. Если с ними заняться, выйдут заправские актеры. Зачем же нужны молодцы из ярославской провинций?
Между тем Федор Волков с братией прибыл в Петербург.
Сумароков узнал, что он из купцов, владел серным и купоросным заводами, но торговлю бросил, потому что всей душой пристрастился к театру. Живал в Москве, когда учился, видывал итальянские спектакли и пьесы, что разыгрывали в частных домах любители из простого люда — типографские рабочие, бывшие семинаристы, канцелярские служители — на святках и масленице. И сцена его увлекла.
Ярославцы сначала в помещении немецкой труппы на Большой Морской показали трагедию Сумарокова «Хорев». Автор остался доволен выбором пьесы, но игру осудил: она была природной, без школы, без уменья напевно произносить стихи.
Потом приезжих комедиантов пригласили во дворец. Великим постом светские пьесы играть было нельзя, и Волков поставил церковную — «О покаянии грешного человека».
Выступая перед императрицей, актеры перепугались, играли плохо, повесть же о кающемся грешнике показалась зрителям длинной и скучной. Ярославцев приказали отправить домой.
Сумароков был отчасти рад этой неудаче, но похлопотал о том, чтобы отпускать не всех провинциальных комедиантов. Были оставлены Федор Волков, его брат Григорий, Иван Дмитревский, Яков Шумский и Алексей Попов. Одних раньше, других позже определили в Сухопутный кадетский корпус — образовать ум, навести петербургский блеск. С ними вместе зачислили и семерых придворных певчих. А так как не были они дворянами, то, в отличие от кадет, не позволили носить шпаги: оружие — принадлежность благородного сословия.
Через два года образование актеров было признано законченным, и можно было сколачивать русскую труппу, открывать театр. Сумароков был уверен, что молодые Русские актеры заставят потесниться французов и итальянцев, игравших в Петербурге.
Указ о театре был подписан императрицей Елизаветой 30 августа 1756 года. Создавался российский для представления трагедий и комедий театр. Помещение ему отводилось в бывшем доме графа Головкина на Васильевском острове, близ кадетского корпуса. На содержание театра отпускалось в год по пяти тысяч рублей. Дирекция поручалась бригадиру Александру Петровичу Сумарокову.
Новый театр открыл свои двери для всех. За вход нужно было платить: место — рубль, ложа — два рубля. Сборы подлежали сдаче в казну.
Васильевский остров населяли ремесленники, огородники, чиновничья мелкота, — кому придет в голову тратить рубль, чтобы посмотреть комедию? На зрителей из города надеяться нечего — далеко, в карете через Неву не проедешь, а понтонный мост чаще разведен, чем наведен, бывает. Сумароков добился разрешения играть в оперном доме, когда отдыхала французская труппа, для этого нужно было просить особое разрешение у гофмаршала двора. Жалованье актерам штатс-контора задерживала, денег на декорации, костюмы и освещение не было. Сумароков просил, требовал помощи, но судьба русского театра никого при дворе не занимала. Промучившись несколько лет, Сумароков настоял на том, чтобы театр был передан в ведомство придворной конторы, и взял отставку с должности директора. Команду над театром принял обергофмаршал Сиверс.
Сиверс был опытным царедворцем. Начинал он карьеру форейтором и кофишенком цесаревны Елизаветы — то есть находясь в разряде слуг, — а когда она заняла императорский трон, стал гофмаршалом, генерал-лейтенантом, бароном, графом. Не утомляясь рассуждениями о будущем национального русского театра, — Сиверс не мог бы понять, что это такое, если б ему и объяснили, — он полагал, что спектакли должны быть придворным развлечением, и других целей театрального искусства не видел.
Сумароков насмехался над Сиверсом устно, печатал насмешливые статьи о нем в своем журнале «Трудолюбивая пчела», и его сатирические нападки приходились по вкусу Никите Ивановичу и всем комнатным великого князя, дружившим с поэтом.
Называл он Сиверса подьячим, — мелким канцелярским служителем — и писал о нем так:
«Озлобленный мною род подьяческий, которым вся Россия озлоблена, изверг на меня самого безграмотного из себя подьячего и самого скаредного крючкотворца. Претворился скаред сей в клопа, ввернулся под одежду Мельпомены и грызет прекрасное тело ее, и хоть грызение такой малой твари ей и сносно, но дух, который сие животное испускает, несносен ей. Страдает богиня, а клоп забавляется…»
Подьячий, невежда и крючкотвор, как его аттестовал Сумароков, граф Сиверс все же сумел занять досуги придворных тремя спектаклями в неделю. Смотрителей собиралось много, зала была наполнена, и ложа великого князя также никогда не пустовала.
Для зрителей Сиверс придумал афишки с пересказом пьес, что помогало понять их содержание: по- настоящему сильны во французском языке были не многие, большинство придворных располагало сотней слов, необходимых для салонной болтовни и суждений о предметах моды.
Афишки составляли и переписывали от руки пажи — молодые люди, кадеты Пажеского корпуса, прислуживавшие во дворце, в стенах которого они как бы проходили непрерывную практику.
В Пажеском корпусе учили плохо. Все науки — фортификацию, историю, географию, фехтование, языки — преподавал француз Морамберт. По штату полагался еще один учитель, но должность его оставалась вакантной.
Классами пажей не обременяли. Должность их была — служить при дворе, то есть быть на посылках у государыни и у Григория Орлова, во время обедов и ужинов принимать кушанья от официантов и носить к царскому столу или передавать кавалергардам, — императрица должна была брать еду из благородных, а не из лакейских рук.
Пажи служили за обеденным столом государыни, вмещавшем в обычные дни не более двенадцати персон, а по воскресеньям, с приглашенными, — вдвое больше. Наградой пажам были конфеты, варенье и другие сласти, которые они делили между собой после обеда, и далеко не всегда по-мирному. Возникавшие драки были быстры и бесшумны. Крикунов гофмаршал наказывал розгами.
Пажей набрали из дворянских детей числом сорок человек, да, кроме того, шести юношам — графу Девьеру, князю Хованскому, Саблукову и еще троим — пожаловали звание камер-пажей, чтобы командовали остальными.
Кадеты Сухопутного шляхетного корпуса презирали пажей, и Порошин, не так давно вышедший из корпусной среды, разделял их оценки. Пажей не учили ружейным приемам и строю, отчего кадеты считали их штатскими неженками, а прозвище «блюдолизы», вероятно, закрепилось за ними не совсем незаслуженно: кормили пажей скверно, и почиталось удачей схватить на придворном обеде кусок мяса, если и не с блюда, то с тарелки.
