Возвеселитесь, мои князи, се ныне возвеселитесь.
Прехвальный народ персов и медов, возрадуйтесь.
Се ныне аз бо сам в радостех пребываю
И о вашем веселии никако сумлеваю.
Се ныне исповесте, яко ми верне есте…
Тупики поместной реформы
Григорий Отрепьев вступил в московские пределы с отрядом, небольшим по численности и чрезвычайно пестрым по составу. Расстрига бросил вызов Годунову, не имея сторонников ни в Москве, ни в провинции. Однако прибывший с чужбины незнакомец, назвавшийся именем покойного царевича, окруженный польскими шляхтичами и донскими казаками, не только не наталкивался на отчуждение и неприязнь, а, напротив, встретил горячее сочувствие населения Московской Руси, в первую очередь южных окраин страны. За редким исключением приграничные города дружно присягали Самозванцу. К исходу 1604 года на протяжении 600 верст от запада к востоку — от Путивля до Ельца — Лжедмитрий уже признавался истинным царевичем. Ряды его воинства даже после тяжелых поражений (каковое Расстрига потерпел под Добрыничами в январе 1605 года) пополнял широкий поток новобранцев. Войско Годунова, напротив, таяло, и, наконец, дружно перешло на сторону Расстриги вслед за воеводами Басмановым, Голицыными и Салтыковым. В июне 1605 года, спустя восемь месяцев после вторжения на Русь, бывший боярский холоп вступил в столицу как победитель.
Широкая социальная база самозванщины — одна из самых впечатляющих примет Смуты 1694–1612 годов. Недовольство существующим строем пронизывало все слои общества: боярство, мелкий служилый люд, жителей посадов, городских ремесленников, крестьян, казаков — столь трагическими для государства оказались последствия поместной реформы Ивана Грозного. Новшества, предложенные царем и его советниками, между тем диктовались самыми лучшими побуждениями и в первом приближении выглядели вполне разумными. Согласно указу 1556 года, по всему государству была произведена разверстка поместий для более равномерного наделения землей служилых людей.
«Посем же государь и сея разсмотри, которые велможи и всякие воини многыми землями завладали, службою оскудеша, — не против государева жалования и своих вотчин служба их, — государь же им уравнения творяше: в поместьях землемерие им учиниша, комуждо что достойно, так устроиша, преизлишки же разделиша неимущим… И все государь строяше, как бы строение воинъству и служба бы царская безо лжи была и без греха вправду; и подлинные тому разряды у царьских чиноначальников, у приказных людей»{1}. С каждых ста четвертей (50 десятин) землевладелец должен был поставить одного вооруженного всадника — «человек на коне в доспехе полном, а в дальний поход о дву конь». За снаряженных в поход ратников правительство соглашалось приплачивать денежное жалованье, ослушников грозилось штрафовать{2}.
Прежде при деде и отце Грозного великокняжеские чиновники вели учет служилых людей, исходя из их действительного наличия, физического состояния и материального положения потенциальных защитников Отечества, и на основе этих данных формировалось войско. Отныне правительство решило заняться регулированием: нарезать угодья, перемещать людей, отрезать излишки, прибавлять, делить, доплачивать, штрафовать. Поместная реформа вылилась в грандиозный эксперимент по централизованному планированию со всеми его характерными пороками и изъянами. Правительство, взявшееся все предусмотреть и все отрегулировать, достигает искомого результата лишь на бумаге, на практике постоянно возникают проблемы, ставящие чиновников в тупик. Об одной из такой проблем поведал английский дипломат Джильс Флетчер: «…Если царю покажется достаточным число лиц, состоящих на таком жалованье…, то часто их распускают, и они не получают ничего, кроме небольшого участка земли, разделенного на две доли. Такое распоряжение производит большие беспорядки. Если у кого из военных много детей и только один сын получает содержание от царя, то остальные, не имея ничего, принуждены добывать себе пропитание несправедливыми и дурными средствами ко вреду и угнетению мужиков… Это неудобство происходит вследствие того, что военные силы государства содержатся на основании неизменного наследственного порядка»{3}.
Увы, но служба царская «безо лжи и без греха», как это задумывалось реформаторами, не получалась. Правительство не обладало достаточными ресурсами — земельными, финансовыми, организационными — для выполнения взятых на себя обязательств. Значительное число помещиков терпело нужду и лишения. Буквально вслед за приговорами о службе, а именно зимой 1557/58 года служилых пришлось освобождать от обязательств по выплате процентов по долгам. Небогатые дворяне (а таковых было большинство), дабы свести концы с концами, усиливали эксплуатацию крестьян, проживавших на выделенной помещику земле. Землепашцам вряд ли мог понравиться подобный хозяин, и они все чаще задумывались о переходе к другому более рачительному землевладельцу. Это уже в свою очередь не нравилось служилому помещику, который требовал от правительства встать на защиту его интересов.
Проблемы, возникшие в ходе реализации поместной реформы, заметно обострила опричнина. Разделение страны в 1564 году на две части — земскую и опричную и соответственное разделение служилого класса, сопровождалось перемещением огромной массы помещиков из одной половины государства в другую, что усугубило положение и самих землевладельцев, и крестьян. В последней трети XVI века не менее половины помещиков и вотчинников сменило географию землевладения{4}. Годы опричнины стали временем широкой раздачи в поместья и вотчины черносошных и дворцовых земель, принадлежавших государю. По сути дела происходила широкомасштабная приватизация земельных угодий, с поправкой на то, что владение поместьем носило условный характер.
Процесс этот интенсивно протекал как на опричных, так и на земских территориях{5}. Как отмечает А. А. Зимин, новые владельцы, как правило, не заботились о налаживании хозяйства в полученных ими поместьях и вотчинах — оказавшиеся в земщине надеялись на скорое возвращение их старинных владений, поэтому продавали полученные земли, а опричники, знавшие, что рано или поздно наступит конец их владычеству, стремились выжимать из крестьян как можно больше доходов.
Хищническая эксплуатация поместий повсеместно приводила к их разорению. Так в ярославской писцовой книге за 1567–1569 годы отмечалось, что «в Черемошской же волости, что были черные деревни в поместья за князьями и за детьми боярскими, и те в поместьях помещики опустошили и пометали»{6}. Одновременно крестьянские хозяйства разорял все возрастающий налоговый пресс. С середины XVI века по 80-е годы государственные повинности волостных крестьян в центре России выросли почти в три раза. В. И. Корецкий иллюстрирует масштаб кризиса на примере Удомельской волости. В конце XV — начала XVI века она находилась в цветущем состоянии, насчитывая 564 Деревни, 1781 двор, в середине столетия волость стала еще многолюднее. Однако стали расти подати, в 1566 году началась раздача поместий астраханским новокрещенам, а в 1571–1572 годы — опричникам. И вот к началу 80-х годов XVI века в Удомельской волости мы находим в «живущем всего село в рядок, да 16 деревень без трети деревни»{7}.
Схожую картину мы наблюдаем повсюду. В Псковском крае в конце 80-х годов уцелело 13,6 % поселений, существовавших в середине XVI века. Громадное, измеряемое многими десятками тысяч число деревень (от 50 до 90 % в разных районах) превратилось в пустоши. Аналогичную картину мы наблюдаем и в городах. В Новгороде Великом и Пскове, Коломне и Муроме за 70–80-е годы до 84–94,5 % всех посадских дворов остались без хозяев{8}. Разоренные земледельцы и ремесленники бежали либо в колонизируемые районы Поволжья и степного юга, либо в крупные вотчины. Потенциал крупных хозяйств позволял их владельцам не донимать крестьян поборами и тем самым подрывать основу своего благосостояния.
Средние и мелкие землевладельцы возможно не хуже латифундистов понимали, что зажиточный селянин — основа преуспевающего поместья. Но ограниченная база малоземельного хозяйства не
