помнили, что произошло 2 ноября 1600 года: поздно вечером члены польского посольства наблюдали, как несколько сот стрельцов вышли из Кремля с горящими факелами, затем на дворе Романовых послышались выстрелы, загорелся дом. Позже польские дипломаты выяснили причину опалы: Романовы «усилились и, возможно, снова предполагали заполучить правление в свои руки, что и было справедливо, и при них было достаточно людей, но той ночью великий князь на них напал»{40} .
Из любого упоминания Романовых в связи с «воскресшим» царевичем поляки сделали бы однозначные выводы. Какую же биографию Отрепьева предложили официальной Варшаве москвичи. В грамоте, предъявленной послом Посником Огаревым, говорится следующее: «В вашем государстве объявился вор расстрига, а прежде он был дьяконом в Чудовом монастыре и у тамошнего архимандрита в келейниках, из Чудова был взят к патриарху для письма, а когда он был в миру, то отца своего не слушался, впал в ересь, разбивал, крал, играл в кости, пил, несколько раз убегал от отца своего и, наконец, постригся в монахи, не отставши от своего прежнего воровства, от чернокнижества и вызывания духов нечистых. Когда это воровство в нем было найдено, то патриарх с освященным собором осудили его на вечное заточение в Кирилло-Белозерский монастырь, но он с товарищами своими попом Варлаамом и клирошанином Мисаилом Повадиным ушел в Литву»{41}.
О Романовых — ни слова. Москва предпочитала представить беглеца человеком, давно известным своим беспутным и предосудительным поведением, скрывшим свое прошлое и бежавшим из России по своим ему одним известным соображениям. Лишь полтора года спустя, уже после смерти Годунова и свержения Самозванца, московское посольство в Польше, посланное новым царем Василием Шуйским, заявило, что свергнутый Гришка «был в холопех у бояр Никитиных детей Романовича и у князя Бориса Черкасского и заворовався, постригся в чернецы»{42}. Однако все прочие письменные памятники Смутного времени, когда речь заходит о биографии Самозванца, старательно придерживаются «монастырской» версии, согласно которой Отрепьев действует исключительно вне мира, в стенах различных обителей. «Повесть како отомсти» сообщает, что «Юшка остался после отца своего совсем мал», наученный грамоте матерью, «начал витать в царствующем граде Москве». В 14 лет по совету одного игумена постригся в иноки, после странствования по монастырям начал жить в Чудове, «и по воле настоятеля той честной лавры архимандрита Пафнутия был поставлен в дьяконы… И желая искать и постигать с усердием премудрости богомерзких книг, впал в лютую ересь. А когда жил в царствующем граде Москве, был известен многим из мирских человек, также и властителям и многим инокам». Из Чудова Григорий ушел в Николо-Угрешский монастырь, где «начал в безумии своем возноситься и впал в лютую ересь, как безумный Арий свергся с высоты и со своею премудростью сошел на дно адово». После Никол- Угрешского и костромского Предтеченского монастыря «вновь пришли они (?) в Москву и затем, оставя православную христианскую веру, отбежали в Литву…»{43}.
«Пискаревский летописец» сообщает, что Отрепьев постригся в монастыре в Костроме, где пробыл три года, оттуда пошел в Чудов, где «пребываше и безмолвавше года два, и дьяконского чина сподобляется, и после этого начал бражничать и многие грехи творить». Его выгнали вон, он вернулся в Москву, бил челом Иову, «чтобы его пожаловал, велел ему быти у собе, книги писати, в книгохранительницу ходити. И познаша его многие от вельмож… за его книжное сказательство». Но после того как митрополит ростовский Варлаам стал обличать еретика, Отрепьев бежал, по пути посетив царицу Марфу Нагую, которая подарила самозванцу крест своего сына Димитрия{44}.
Согласно «Новому летописцу» родители будущего Самозванца «даше его к Москве на учение грамоте». «Грамота же ему дася не от Бога, но по диаволу сосуд учинишася и бысть зело грамоте горазд и в младости пострижеся в Москве, не вемь где, и приде в Суздаль в Спасский Еуфимьев монастырь». Потом Григорий перебрался в Чудов и был поставлен в диаконы. Ростовский митрополит, который здесь назван Ионой, предупредил патриарха Иова, что «сий чернец диаволу сосуд будет». Донос остался без ответа. Но Иона проявил настойчивость и свои размышления по поводу «сосуда» на этот раз довел до самого царя Бориса. Тот велел дьяку Смирному Васильеву послать Отрепьева на Соловки, но приказ остался невыполненным{45}.
Все вышеуказанные свидетельства, разнясь в деталях, сходны в одном — стремлении «расширить» иноческий период жизни Самозванца за счет мирского. В этом случае у Расстриги просто не остается физической возможности служить Романовым. Получается, что всю свою сознательную жизнь Отрепьев странствовал по обителям. Ввиду явного дефицита сведений авторам приходится досочинять подробности монашеского бытия Отрепьева в меру своего вкуса и фантазии. Отсюда бесчисленные противоречия и нестыковки.
Между тем все перечисленные выше произведения имели очевидные резоны выгораживать Романовых. В первую очередь это касается составленного при победившей династии «Нового летописца». «Иное сказание» («Повесть како отомсти») составлено в мае-июне 1606 года в Троице-Сергиевой лавре. За год до этого воцарившийся на Москве Лжедмитрий I вернул Федора-Филарета Никитича Романова из ссылки и сделал его архиепископом ростовским. Более того, в момент составления «повести» Филарет считался кандидатом в патриархи. В такой ситуации связывать фамилию Романовых с Расстригой монастырские грамотеи не решились.
«Пискаревский летописец», составленный, как полагал М. Н. Тихомиров, в царствование Василия Шуйского также верен «монастырской версии»{46}. Между тем в упоминавшемся письме в Польшу, составленном при Шуйском, упоминается служба Отрепьева у Романовых. Противоречие между двумя документами продиктовано политической конъюнктурой. Дипломатическая депеша в Варшаву, составленная сразу после убийства Расстриги, ставит целью известить власти Речи Посполитой о случившемся. Перед дьяками не стояла специальная задача излагать биографию Самозванца: они автоматически воспроизвели официальную версию времен Годунова. Подобный автоматизм нужно признать еще одним существенным доводом в пользу правдивости этой версии.
В ином положении оказались составители «Пискаревского летописца». Для подготовки такого серьезного труда требовалось время, и, очевидно, работа шла уже после того появления на сцене Лжедмитрия II и после того, как в октябре 1608 года в его тушинском лагере появился Филарет Романов. Его положение при «дворе» Вора, как прозвали гришкиного преемника, было двусмысленным, такой же двусмысленностью отличалось отношение к Филарету со стороны Василия Шуйского. Царь и хотел бы бросить тень на главу романовского клана, но опасался записывать Филарета в противники. В «Пискаревском летописце» вообще ничего не говорится ни о службе Расстриги у Романовых, ни о его еретичестве. Гришку выгоняют из Чудова за «бражничество и грехи». Потаковником Самозванца выступает патриарх Иов, который не только простил Отрепьева, но и «велел ему быти у собе».
У Шуйского не было причин благоволить к верному споспешнику Бориса Годунова Иову, и потому резкие нападки на отставленного патриарха в «Пискаревском летописце» вполне актуальны. Более того, авторы летописца изобличают еще одного покровителя Самозванца — Марфу Нагую, с которой якобы перед бегством из Москвы повидался Отрепьев и получил от нее крест Димитрия Угличского. Вдова Грозного после триумфального возвращения Отрепьева в Москву признала в нем своего сына, чем значительно укрепила его положение и добавила правдоподобия самозванческой легенде. После воцарения Шуйского Марфа принялась обличать Расстригу, но ее трогательная встреча с «сыном» при огромном стечении народа произвела куда большее впечатление на общество, нежели письменное отречение. И здесь пришлась весьма кстати предыстория отношений Отрепьева и матери царевича, которая изобличала их как давних сообщников, обманувших честной народ.
«Монастырская» версия биографии Самозванца ставит целью устранить следы причастности Романовых к его карьере. В разные времена у разных книжников находились свои причины следовать данной реконструкции событий. К «монастырской» версии склоняются и некоторые современные исследователи. Так Р. Г. Скрынников, полемизируя с точкой зрения Платонова, пишет следующее: «Отсутствуют какие то ни было данные насчет того, что Романовы непосредственно участвовали в подготовке Лжедмитрия. Однако следует иметь в виду, что именно на службе у Романовых и Черкасских он получил весь запас политических взглядов и настроений. Именно от Никитичей и их родни Юшка усвоил взгляд на Бориса как на узурпатора и проникся ненавистью к „незаконной“ династии Годуновых. Множество
