Пятая колонна
Главным закоперщиком ордынского нападения на Москву являлся польский король. В этом источники единодушны. Казимир Ягеллончик прямо призывал Ахмат-хана к немедленному походу на Россию: «Ты б на него пошол, время твое, а яз нынече за свою обиду иду на него!» — сообщает Вологодско-Пермская летопись. Другой летописец пишет, что «того же лета злочестный царь Ордински Ахмут подвижеся ва Рускую землю со многими силами, подговорен королем». Воскресенская летопись отмечает, что «король бо повел его на великого князя, хотя разорить христианство». Ожидаемым вмешательством польско-литовских сил объясняется и маршрут и даже скорость передвижения Ахматова войска. «Царь же идяше медлено, все короля ожыдаа». Ахмат «ста у Воротынска, ожидаа къ себе королевы помощи». Даже отступая от Угры в степь, Ахмат надеялся на поддержку Казимира. «Король же не поиде к нему, ни посла рати».
У Казимира IV имелись на то свои веские причины — «быша бо ему свои усобицы, тогда бо воева Менгирей царь Перекопский королеву землю, служа великому князю». Накануне решающей схватки с Ордой московский посол Иван Звенец заключил договор с крымским ханом Менгли-Гиреем, направленный против Ахмата и Казимира, вот почему хан сел на коня, как выразился летописец, «служа великому князю». В. В. Каргалов считает, что набег Менгли-Гирея на Подолию не оказал сколько-нибудь заметного воздействия на развитие событий. Но нельзя забывать, что требовалось времяё чтобы оценить реальную опасность этого похода, который продемонстрировал откровенную враждебность Крыма к Литве, а значит, и готовность к новым набегам на польско-литовские земли.
Другая причина — внутренние смуты — также могла самым серьезным образом поколебать решительность Казимира, который пришел к власти после десятилетия кровавой междоусобицы. В 1430 году умер великий князь литовский Витовт. После его смерти свои претензии на власть обозначил Свидригайло Ольгердович, пользовавшийся популярностью среди русского населения великого княжества. Этот беспокойный, неугомонный человек давно стремился сесть на трон, он привлекал к себе щедростью и расположением к православным обрядам, хотя сам оставался католиком. Епископ Краковский писал, что Свидригайло во всем слушается русских «схизматиков». Во время похода Свидригайло на Вильно в 1435 году в его войсках было много «руси московской».
Его противники организовали заговор в пользу брата Витовта Сигизмунда, увенчавшийся успехом в сентябре 1432 года. Но Свидригайло и его сторонники не прекратили борьбы. Масштабы гражданской войны в Литве 1432–1437 годов оказались таковы, что в нее были втянуты все соседи — крестоносцы, Силезия, Москва, Тверь, королевство Польское, татары, Валахия. Взаимное ожесточение неприятельских сторон достигало порою невиданных пределов: уничтожение пленников, бойни мирного населения, публичные казни знатнейших лиц Великого княжества Литовского, заподозренных в измене, стали обычным делом.
В это время и на Руси разгорелась брань между великим князем Василием II и его дядей Василием Косым, потому Москве было не до вмешательства в литовские дела. В том числе и по этой причине антирусская партия торжествовала победу, но в 1440 году возник заговор уже против Сигизмунда, и опять же успешный — Сигизмунд лишился и короны и жизни. После его смерти Великое княжество Литовское должно было отойти к Польше, однако литовские бояре обратили взор на королевича Казимира, проживавшего при дворе своего брата Владислава III, и провозгласили его государем. Литва вышла из полосы смут сильно изменившейся. Если феодальная война в Северо-Восточной Руси завершилась упрочением единодержавия, то междоусобица в Литве 30-х годов привела к ее децентрализации.
После смерти Владислава в 1446 году Казимир Ягеллончик стал и польским королем, что отрицательно сказалось на его положении в Литве. Литовское панство осталось крайне недовольно возобновлением династической унии с западной соседкой и упрекало Казимира в том, что он интересы «великого княжества» принес в жертву «короне польской». В середине 50-х гг. была сделана попытка свержения Казимира, взамен которого великое княжение предполагалось передать киевскому князю Семену Олельковичу. В 1461 году на сейме в Вильне литовские паны открыто требовали от Казимира сделать выбор — либо жить в Литве, либо предоставить ей отдельного князя; и при этом опять называлось имя Семена Олельковича.
Как мы помним, Семен Олелькович умер в 1470 году, и тогда, же «князство Киевское в воеводство есть обернено». В 1471 году Киевской земле предоставили новые права и вольности, что преследовало цели замирения киевлян, недовольных отменой княжения и введением наместничества, но православное боярство явно не смирилось с наступлением католической партии, олицетворением которой являлся Казимир. В это время окончательно рухнули старые иллюзии о создании Русского литовского государства, существовавшие в эпоху Ольгерда и Витовта.
У православных магнатов оставалась одна альтернатива ополячиванию и окатоличиванию — свержение Ягеллонов, разрыв унии с Польшей, возведение на престол знакомого нам по Новгороду Михаила Олельковича. В случае неудачи мятежники рассчитывали перейти на сторону Ивана III, прихватив с собой вотчины в восточных землях Великого княжества Литовского. В заговоре приняли участие православные князья Федор Бельский и Иван Ольшанский, недовольные ущемлением своих прав по сравнению с католиками, а также видные чиновники — полоцкий наместник Александр Судимонтович и виленский воевода Ян Гаштольд, тесть покойного Семена Олельковича.
Литовских оппозиционеров всегда охотно привечали в Москве. Юрий Семенович Лугвень, который в 1440 году пытался овладеть Смоленском и Витебском, после поражения сбежал в Москву. В 1445 году претендент на великое княжение литовское Михаил Сигизмундович также укрылся в Москве, а затем с московским отрядом двинулся на Киев, где князь Олелько Владимирович открыл ворота перед его войсками. В 1451 году в Москве побывал его сын Семен. Государственная политика здесь тесно переплетена с родственными связями. Михаил и Семен Олельковичи и Иван Патрикеев — двоюродные братья по материнской линии, так же как Олельковичи и сам Иван III, который в переписке называл князя Михаила братом. Дочь Ивана Патрикеева была замужем за Семеном Бельским, братом видного заговорщика. Бельские и Олельковичи также находились в близком родстве.
Две свадьбы и один заговор
Из этих родственных переплетений, очевидно, вырос замысел сосватать за Ивана Молодого дочь молдавского (валашского) господаря Стефана Великого Елену. Старшая дочь господаря была замужем за Михаилом Олельковичем, а сам Стефан женат на сестре киевского князя Евдокии. Отсюда весьма причудливый способ сватовства. Стефан обратился к кузенам в Литве и Московии Ивану Патрикееву и Михаилу Олельковичу с тем, чтобы сестра последнего Феодосия (Федка) била челом к матери Ивана III княгине Марье Ярославне о женитьбе Елены Стефановны на наследнике московского престола. Поэтому, когда великий князь ответил согласием, то сообщить об этом валашскому господарю должен был «человек княгини Федки», причем в начале речи он должен был напомнить о «предыстории вопроса».
Выглядеть это должно было, как следует из посольских инструкций, следующим образом: «Княжа Семенова Юрьевича княгини Федка велела тебе говорити: что еси посылал по моему брату, ко князю к Михайлу Александровичю, и к моему сестричу, ко князю Ивану Юрьевичу, о том, что мне бити челом великой княгине Марии, чтоб печаловалася сыну своему великому князю Ивану, чтоб князь велики взял за своего сына за великого князя свою дочку…» В конце концов, в Кремле сочли за благо упростить схему, и заменили
