— Не хочу я в госпиталь. — негромко произнёс Рубцов. — Тут остался месяц какой-то до увольнения… Я уж лучше здесь побуду, в роте…
Такой батальонный патриотизм нас конечно же немного порадовал, но в отношении больных ног нужно было всё-таки принимать какие-то меры.
— А ты в сапогах или в ботинках тут ходишь? — осведомился я, желая узнать побольше об этом солдате.
— Сапоги надеваю. На двое зимних портянок, да ещё с шерстяными и простыми носками. — последовал подробный ответ.
Я понимающе вздохнул и поделился своим опытом.
— У меня тоже ноги застужены. Так я здесь в Грозном зимой ходил постоянно в армейских валенках. Они тепло очень хорошо держат и сырости не чувствуется. И ты так сделай! Разыщи в палатке валенки почище и топай здесь, сколько душе угодно.
— Если кто спросит, скажешь, что сам командир роты разрешил ношение армейских валенок. — подытожил Пуданов. — Мне не жалко, сколько ты тут просидишь у печки… Но если спрашивать порядок, то со всех и без исключений…
— Товарищ майор, да я не просто так… Я же иногда по ночам не сплю. Ну, и печки топлю их… Помогаю наряду… — произнёс в свою защиту Рубцов. — Я же… Если бы мог…
— Ну ладно! — неожиданно сдался командир роты. — На занятия и в наряды ты не ходишь! Но чтобы сюда тебе хавчик не носили в котелках! На утренний развод и на каждый приём пищи выдвигаешься вместе со всеми. Понял? Надеваешь валенки и в конце строя потихоньку телепаешь. И здесь в палатке поддерживаешь чистоту и порядок, а в ночное время подбрасываешь дрова в буржуйки. Вопросы?
— Никак нет. Всё понятно! — проговорил глухим голосом солдат, усаживаясь на своё место.
Лично мне было неясно, доволен он или нет решением ротного. Но на мой взгляд, Пуданов смог сделать всё или почти всё, чтобы в этой непростой ситуации в должной мере учесть реальное состояние здоровья Рубцова и поставить перед ним вполне выполнимые задачи в соответствии с новыми политикой, стратегией и тактикой по искоренению варварской дедовщины в нашем отдельно взятом подразделении.
В предпалаточном тамбуре, который из за задёрнутых и намертво закреплённых сверху брезентовых пологов приходилось преодолевать слегка согнувшись, идущий первым Пуданов нос к носу столкнулся с Гавриловичем. Увидев нас, боец сначала отпрянул в право, но узость пространства не дала ему возможности развернутся и потому он нашёл единственно верный выход, быстро попятившись наружу. Теперь путь был свободен и мы беспрепятственно покинули солдатское жилище.
— Тебе дежурный сказал, что я ещё трое суток накинул? спросил майор стоявшего рядом Гавриловича.
— Да. — Однозначно ответил он, не выражая при этом никаких эмоций. — Разрешите идти?
— Идите. — Отпустил его Александр Иванович. — И не забудьте про свои шесть дней и ночей…
— Так точно!
Исчезновение дембельского гонора в поведении бывшего бравого воина сразу же бросилось нам в глаза и, как только мы вошли в ротную канцелярию, то в первую же очередь заговорили именно об этом.
— Ишь ты! Словно шёлковый стал! На губе-то небось не сладко. — Удовлетворенным тоном прокомментировал Пуданов досадный инцидент с рослым дедом. — Может не надо было так много!.. И так уж людей не хватает в наряд…
— А что делать?! он же сам нарывался да ещё на виду у других солдат. — Сказал я, осторожно садясь на страшненькую раскладушку. — Если бы ты проигнорировал такое отношение…То завтра нашлось бы уже десять обнаглевших старичков. А с ними пришлось бы долго повозиться! так что, всё нормально!
В далёком 88-ом году я тоже провёл шесть суток на «гауптической» вахте, причём в самом жарком месяце июне, когда афганское солнце доводило температуру в тени до сорока-пятидесяти градусов. Томительное пребывание в душной каморке-одиночке вместе с унизительным и непрерывным бегом трусцой по раскалённому пеклу меня, кажись, не сломили, но зато преподали мне очень хороший жизненный урок по неоднократному обдумыванию своих будущих поступков в различных ситуациях… Таким образом у меня сложилось весьма определённое мнение о солдатской «губе», как об очень неприятном месте личного времяпрепровождения свободолюбивого военнослужащего и вместе с тем, как о крайне необходимом предпоследнем воздействии на сбившегося с истинного пути солдата, сурово предупреждаемого «губой» и судьбой о неминуемом уголовном наказании зарвавшегося бойца, если он вовремя не одумается…
— Ладно! пусть отсидит четверо суток, а я потом на него посмотрю… Мечтательно проговорил ротный. — Если признает свою ошибку, то тогда заберу его из ямы. Так-с… Калек мы с тобой разогнали и в палатках теперь посторонних не будет.
— Если не считать этого Рубцова! — недовольно поморщится я. — Может мы сами его отправим в госпиталь? а там его или комиссуют или демобилизуют. Смотря, что быстрее… А то и сам мучается и других с толку сбивает…
В данном аспекте Пуданов меня поддержал, но сам же объяснил имеющиеся неприятности и возникающие противоречия.
— Он ведь к тому же и должность занимает, на которую я мог бы выпросить нового бойца. А с другой стороны, попробуй-ка его без лишних хлопот отправить сейчас в медсанбат или даже в госпиталь! столько документов надо будет оформить! да и там его промурыжат до майских праздников… Пусть лучше уж он здесь помыкается ещё недельки три-четыре, зато в середине декабря домой поедет…
— Как скажешь… Он ведь не мой солдат.
Я хотел было сказать кое-что дополнительное, но снаружи к нам постучали, причём постучали громко и уверенно.
Атас-с… Большие пацаны пришли! шутливо засуетился я, быстро вставая и поправляя незапятнанный краешек в общем-то «порнографического» одеяла…
Ты чего это? недоуменно спросил Пуданов, затем понимающе рассмеялся. — У нас сегодня Дом Советов… Кто там? войдите!
Мой розыгрыш оказался отчасти верным, поскольку вошедший ростом не был обижен…
— Можно войти, товарищ майор? разведчик-гранатометчик рядовой Гаврилович! разрешите обратиться по личному вопросу?
Командир роты хмыкнул и стал проверять крепость и выносливость солдатской нервной системы.
— Во-первых, «можно» Только Машку через ляжку… По Уставу нужно говорить «разрешите войти». Во-вторых, при обращении к старшему по званию следует подносить правую руку к головному убору в качестве воинского приветствия и уважения. В-третьих, принимается строевая стойка: пятки вместе, носки врознь, ремень подтянут, живот подобран, грудь колесом, подбородок слегка приподнят, а глаза смотрят бодро и весело… Ты всё это выполнил или как? вот то-то и оно! попробуйте повторить…
Увалень засопел, как свирепеющий бык, но безмолвно вышел прочь. Со второго захода у него всё получилось как и следовало, после чего мы стали выслушивать сбивчивый рассказ Гавриловича о перенесённой им тяжелой болезни, крайне дурном расположении духа сегодняшним утром, его заторможенном состоянии ассоциативно-мыслительного восприятия окружающей действительности, явном непонимании сути происходящих в палатке событий, дёрнувшем его за язык чёрте, моментально последовавшем чистосердечном покаянии в своём заблуждении… Окончательный итог солдатской сказки подвела коротенькая фразочка о неподдельном извинении да высочайшем его прощении и естественно скорейшем помиловании…
Но скупая мужская слезинка умиления от вида искренне раскаивающегося старого злодея так и не сверкнула в тусклых лучах «лапочки Ильича», поскольку командира роты вся трогательность сего момента ничуть не зацепила и он в очередной раз изрёк поистине мудрую и достойную царя Соломона речь…
— Гаврилович! ты только что… То есть там, в палатке выделывался не только перед нами, но и в присутствии других солдат первой роты! И я публично наказал тебя не только за твои нарушения, грубость и оскорбления, но также для того, чтобы и другим неповадно было. А теперь ты прибежал сюда к нам и один на один просишь у нас прощения!понимаешь? что здесь отсутствует та аудитория, которая была раньше… Если бы ты извинился сразу же и прямо там, в палатке… То я бы ещё подумал и возможно скостил тебе
