Иванюк-то усек, а Виталий Горохов — нет. Смешно, но Стручок, как большой, лег на дно. А то пусть его район ищет. Ведь трамвайный грабеж их дело.
— …Лидия Сергеевна для верности по поводу самсоновского башмачка целый научный симпозиум собирала. Его каблучок. Стоял под сосной Николай Самсонов в тот вечер. С 'вальтером' в руках. Так-то, — как бы не отвечая на романовские вопросы, по сути дела до конца ответил на все Сергей Ларионов.
— Считаешь, что надо рубить концы? — спросил Казарян, сам считая, что так и надо делать.
— Делать больше нечего, — его словами обозначил ситуацию Ларионов.
— А что Санька думает?
— Нет его, — раздраженно ответил Ларионов. — Как ушел с утра, так и нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.
— Резюмируем: Колхозника — под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?
— Только так.
— Но где же все-таки Санек?
Рядом с дворовыми воротами, неподалеку от крюковской голубятни, с довоенных еще времен (видимо, строители домов два 'а', два 'б' и два 'в' забыли) стоял чугунный локомобиль, вросший в землю своими железными колесами по втулки. Площадка между локомобилем и голубятней была утрамбована ногами трех дворовых поколений до мраморной твердости и гладкости. Здесь танцевали всегда.
Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила к его проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала, но еще не танцевали: рано, только-только подползали сумерки. В их объявляющейся серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского с гулом метались ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными в ажиотаже рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.
Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль…
— рвался с самодельной, из рентгеновской пленки сделанной пластинки вольнолюбивый голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек было худо. Борясь с тлетворным западным влиянием, промышленность, выпускавшая пластинки, внедрила в массы падекатр и краковяк, и поэтому массам приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко, Козиным и Эдди Рознером.
Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая задами еле заметную неровность чугунной поверхности. Они сидели на локомобиле и сверху рассматривали отрочество и юность — свое прошлое. Алик, Лешка Без, Виллен Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
И каждый вечер сразу станет
Так удивительно хорош,
— раскрыл молодежи смысл происходящего Леонид Утесов, и танцы начались. В основном шерочка с машерочкой, но иногда и храбрец лет семнадцати попадался. Конечный продукт бифукаторства от соприкосновения с существом иного пола впадал в ужас. Потея, он преодолевал его, на то он и храбрец.
Нет, не на храбрецов надо было смотреть. Смотреть надо было на нежных и трепетных дев, которых они последний раз видели лет пять назад прыгающими через веревочку.
— Кадры растут, как грибы, — глубокомысленно и мрачно заметил Лешка Без.
— А вон блондиночка в голубом, чья это? — спросил Виллен.
— Макаровых, — ответил всезнающий Алик.
— Гляди ты! — обрадовался Виллен. — Вроде недавно я на Ольгу глаз клал, а теперь и соплячка Наташка на подходе! Передовое семейство.
Алик поднял руку, призывая к вниманию, и, точно поймав момент, три взрослых обалдуя оглушительно запели вместе с Утесовым:
Сердце, тебе не хочется покоя.
Сердце, как хорошо на свете жить.
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.
Танцевавшие тотчас, как в игре 'Замри!' застыли на месте, ответственный за музоформление кинулся менять пластинку, а из голубятни на рев явился Костя Крюков, строгавший там что-то по голубиному хозяйству.
— Завидно? — поинтересовался кто-то сверху. — Лезь к нам!
'В парке Чаир распускаются розы…' сладко понеслось с новой пластинки. Костя молча вскарабкался на локомобиль, страстно потянулся, зевнул, лязгнув стальными зубами, передернулся от озноба и, послушав музыку, спросил:
— Хорошо?
— А то! — отвечал Лешка Без.
— Саню ждете? — спросил догадливый Константин.
— Его, — подтвердил Алик и вдруг обрадовался страшно: — Гля, еще один!
Войдя во двор, остановился, в нерешительности осматриваясь, Ромка Казарян.
— Кондехай, сюда, вертуха! — по-блатному заблажил Алик. Роман обернулся на крик, направился к ним.
Ответственный врубил лампу под жестяным рефлектором, и танцующие отделились от остального мира четким световым конусом. Роман влез на локомобиль и спросил тонким голосом:
— Терем-теремок, кто в тереме живет?
— Я — мышка-тихушка, — признался Алик.
— Я — лягушка-мокрушка, — продолжил игру в воровские профессии Виллен, но Костя Крюков раздраженно прервал эти игры:
— Шуточки, у вас, фрайера!
— Так их, Костя, — одобрил его Роман. — Фрайерам все шуточки. Санятка где?
— Ждем! — ответил Алик.
— Он с тобой утром беседовал? — только у него спросил Роман.
— Беседовали, беседовали! — ответил Алик.
— Ясненько. Следовательно, ты Стручка не опознал.
— Какого еще Стручка?
— Созревшего. Для всяких веселых дел.
— Любите вы, милиционеры, загадками говорить.
— Ладно, Алик, можешь не придуриваться. Я все понял.
— Не вяжись ко мне, мент! — потребовал Алик, на заднице, как с горки, съехал вниз по чугунной покатости локомобиля и кинулся в танцы.
Молодежный коллектив вибрировал в фокстроте пятнадцатилетней давности. Алик оком завсегдатая 'Спорта' выбрал девицу поперспективнее и пошел с ней преследуемым комсомолом стилем.
— Ты — Фарида? — догадался он про партнершу в танце.
— Ага.
— А Тайка что же на танцы не ходит? — это он про ее молодую тетку.
— Она замуж вышла.
— За татарина небось?
— Не за русского же!
— Мы — русские? Ты на меня погляди! Наверняка твой прапрапрадед с моей прапрабабкой побаловался.
— Какие вы глупости, Алик говорите!
— Велик аллах, а Магомет пророк его! — изрек нечто мусульманское Алик. Фокстрот иссяк. Алик держался за мускулистую татарскую талию до тех пор, пока Фарида не вырвалась.
Она вырвалась и целомудренно убежала. Он глянул ей вслед и увидел, что на границе света и темноты стоит Саня.
