Число и культура

правда – лишь отвлеченный академический вопрос, ибо в нашем виртуальном мире виноват тот, кто во всеуслышание объявлен таковым).

Итак, почему же именно Афганистан и почему именно Америка? – Две эти страны, пользуясь той же терминологией, как бы два полюса, между которыми натянуты линии наиболее острых современных коллизий: Север-Юг, культуры морские и континентальные. Находящийся в самом сердце крупнейшего материка Афганистан – само воплощение континентальности. Легальной внешней торговли практически нет, коммуникации – считай что отсутствуют. Автаркия. Другой полюс – квинтэссенция “талассократичности” и открытости. Первый полюс – символ недоразвития, посредством политики отбрасывающий сам себя к уродливой карикатуре на средневековые нормы (настоящее средневековье хотя бы не взрывало статую Будды, да еще под объективами видеокамер). Полюс второй – острие авангарда, живое воплощение будущего. Так обстоит в глазах большинства, и значит, тавтологически, по-виртуальному верно.

Оба полюса по праву гордились своей “неприступностью”. Согласно старым геополитикам, Афганистан – воплощенный heartland, его сердцевина, “естественная крепость”. Опыт великих держав – Британии в ХIХ в. и СССР в ХХ – как будто подтверждал означенную неприступность. С другой стороны, отделенные ото всех океанами США, с их более чем внушительной мощью почитались неприступными тоже. Теперь миф рассеян сразу в обоих компонентах (и континентальной, и морской), но главное, кажется, даже не в этом. Наконец, поставлена последняя точка в вопросе о глобализации: отныне все зависимы от всех, все уязвимы, ни одного исключения не осталось. Теперь уже вне обсуждения, “хотеть или не хотеть” развитым странам “навязывать” свои ценности развивающимся: “не навязывать” стало совсем невозможно. Если по долгу самого сильного, самого развитого и динамичного Соединенные Штаты недостаточно шли по направлению к развивающимся странам, к квинтэссеции их вопиющих проблем – тому же Афганистану, то сам Афганистан пришел к США. Настало время встречного визита, начала активной фазы модернизаторской миссии. И, заметим, если тоталитарные режимы в отдельных странах никогда не проигрывали внутренним оппонентам, то превратившееся в тоталитарное мировое сообщество навряд ли станет “белой вороной”.

Пройдет 20-30 лет, и по территории Афганистана застучат поезда, спешащие из Индии в постсоветскую Центральную Азию, протянутся нитки нефте- и газопроводов, горизонт ощетинится частоколом фабричных труб. В городах распахнутся стеклянные двери филиалов транснациональных кампаний, придется обсуждать проблемы автодорожных пробок и переполненности международных аэропортов. Часть кочевников переквалифицируется в коммивояжеров, другая осядет, для третьей окажутся востребованными целевые программы ООН по сохранению традиционной культуры. Дети сядут за парты и за телеэкраны. Соответственно, “успокоятся” прилегающие регионы, ныне нервирующие правительства, например, Индии и Китая. Скажете, утопия? – Если да, то значит, что втуне пропала военная акция, которая сейчас ожидает Афганистан, что политически-авторитарная сила в нынешнем мировом сообществе, помимо горького насилия, не принесла полезных плодов, как пристало. Это означало бы также, что невинные жертвы 11 сентября пропали напрасно…

16 сентября 2001.

А.И. Степанов

Если не средний класс, то что?Введение

Трудно преувеличить значение для социума принятой в нем классовой модели. Во-первых, такая модель служит формой представления общества о себе самом, т.е. поддерживает его самоидентификацию. Во-вторых, в той системе координат, которая задается совокупностью классов, осуществляется позиционирование ведущих политических сил, принимаются те или иные программы развития, осуществляется выбор социальной, да и далеко не только собственно социальной, политики. В свою очередь, сами классовые модели практически всегда несут на себе отпечаток тех политических сил, которые их предлагают и 'продвигают' в соответствии с поставленными стратегическими задачами. В результате социально-классовая и политическая структуры оказываются теснейшим образом взаимосвязанными, на основании чего, в частности, и говорят о социально- политической системе как едином целом.

История классовых моделей уходит в праисторические глубины. Так, легендарному герою и царю Тезею приписывалось не только объединение дотоле разрозненных поселений и городов в мощный полис Афины (синойкизм), но и разделение граждан на три основные группы: евпатридов (родовая землевладельческая знать), геоморов (землевладельцев) и демиургов (ремесленников и торговцев, а также лиц свободных профессий – врачей, поэтов, философов и др.).

Согласно реформе Солона (ок. 640 – 560 до н.э.), архонта Афин, впоследствии включенного в список семи греческих мудрецов, все граждане были разделены на четыре группы согласно имущественному цензу: пентакосиомедимнов, всадников, зевгитов и фетов /1/. Реформа была направлена против привилегированного положения родовой аристократии (препятствовавшего, пользуясь современным языком, социальной мобильности, динамизму), поэтому в основание классовой модели был заложен имущественный критерий. При этом политике поощрения развития ремесла и торговли на фоне традиционного земледелия служили не только прямые меры -такие как приглашение из других городов в Афины ремесленников и торговцев, – но и эволюция имущественного ценза в направлении усиления роли денежной меры: вначале деление на классы осуществлялось по количеству земли, потом по годовому доходу от урожая, а затем и просто по денежному доходу, независимо от источника.

Афинская история буквально насыщена разнообразными проявлениями политической борьбы, при этом партии отстаивали интересы разных групп, различались во взглядах на желательное будущее государства и в соответствии с этим проводили реформы в классовой сфере. К примеру, виднейший государственный деятель Аристид (530 – 467 до н.э.) содействовал вождю афинян Клисфену в изменении законодательства. Будучи принципиальным противником лидера демократов Фемистокла (528 – 462 до н.э.), он критиковал проекты последнего, ставившие целью превращение Афин в морскую державу, – из опасения, что становой землевладельческий класс может быть вытеснен безответственной массой безземельных людей и лишенными корней, равнодушными к благу отечества чужестранцами. Чтобы этого избежать, Аристид предоставляет доступ к государственным должностям так называемому четвертому классу, т.е. простым земледельцам, тем самым отойдя от практиковавшейся дотоле тезеевской (отчасти и солоновской) системы трех полноправных сословий.

Уже по таким разрозненным эпизодам, наверное, понятно, что с давних пор установлению надлежащего классового членения уделялось самое пристальное внимание со стороны правителей и законодателей и в видоизменениях классовой структуры виделся мощный инструмент для проведения той или иной политики.

Со времен освободительных революций, т.е. со вступлением в эпоху масс, стандарты классового деления за редкими исключениями уже не подразумевают юридического закрепления граждан или подданных за определенным социальным местом и тем более их неравенства перед законом (на социологическом языке: произошел переход от закрытых обществ к открытым). Однако это не отменяет как фактической социальной стратификации (ввиду неодинакового положения различных больших общественных групп), формирования общепринятых общественных представлений о действующей классовой модели, так и использования этих моделей, или представлений, в целях проведения определенной политики. Современные классы, так же как партии, имеют нередуцируемое идеологическое измерение и в этом смысле 'виртуальное' (позже данное положение мы обсудим подробнее).

Впрочем в цели настоящей работы не входит составление сколько-нибудь репрезентативного обзора известных классовых схем, поставленная задача значительно уже – выяснение определенных систематических закономерностей, связывающих между собой социальную и политическую структуры главным образом в Новейшее время. Чем обусловлен подобный выбор?

Не только тем, что период новейшей истории – специфически наша эпоха и оттого теоретическая ('академическая') картина включает в себя и вопросы актуальной политики. Новейшее время – это период массовой образованности населения, расцвета той специфической простейшей, но строгой рациональности, включая ее элементарно-математическую разновидность, различные проявления которой послужили главным предметом работы 'Число и культура' [1]. Если и в прежние исторические эпохи рациональный компонент коллективного сознания и самосознания обладал немалым значением, то в эпоху нынешнюю, согласно гипотезе, он превратился по сути в ведущий. Современное коллективное сознание и самосознание пронизано тем духом внутренней точности и логической обязательности, которое традиционно принято относить к сфере математических истин. В результате, по отношению к социумам новейшей эпохи становится допустимым применение подобных же методов исследования: с точки зрения простейшей рациональности, с использованием средств элементарной математики.

Наш дискурс, конечно, не исходит из сомнительной предпосылки, будто массовый социум самостоятельно осуществляет развернутый анализ, проводит последовательную 'калькуляцию', в том числе на материале собственного классового,