театре Виктория достала из сумки книгу, и Ярослав вполголоса читал стихи соседям. Виктории запомнилось одно стихотворение, написанное Цветаевой 3 октября 1915 года, через год после начала Первой мировой войны. Там были такие слова:
Кругликова вспоминает, что ее дочь, Настя, поначалу впала в истерику, паниковала, все время повторяла: «Я не хочу умирать, я хочу жить». Поэтому, наверное, ее все запомнили, все сидящие поблизости пытались ее успокоить. А до сих пор всегда казалось, что Анастасия - девушка с сильным характером. Поэтому Ирина и Виктория, если не хотели говорить открыто, просто переглядывались.
- Настя сразу взрывалась: «Что вы говорите, что случилось?» - вспоминает Кругликова. - Поэтому мы разговаривали с Ириной взглядами. Если я хотела что-то сказать, смотрела ей в глаза, и она все понимала. Отвечала мне так же. Это было удивительно. Потом одна женщина, тоже заложница, на похоронах Ярослава подошла и сказала, что узнала нас по глазам, потому что видела, как мы молча общались в зрительном зале.
А Ярослав неожиданно оказался настоящим мужчиной. Под его влиянием Настя понемногу стала успокаиваться. У него не было и тени истерики. Героя из себя не строил, признавался, что боится, что террористы ужасны, но сказал об этом только матери, шепотом на ухо.
- Это же так необычно для пятнадцатилетнего мальчика, правда? - размышляет Виктория. - Дома, среди близких, Ярослав всегда был смелым, веселым, любил шутить. А с ровесниками был застенчивым и несмелым.
Был у него такой комплекс. Он хотел быть крутым, решительным и сильным. В тетрадке, куда он записывал главные мысли, которые приходят в голову человека в пятнадцать лет, Ярослав написал: «Ненавижу, что я такой трусливый, несмелый и нерешительный». Тогда, в театре, оказалось, что это неправда, что он сам себя не знал.
- В какой-то момент мы боялись, что меня расстреляют, как офицера ФСБ. Среди кресел нашли удостоверение какой-то женщины, связанной с милицией или какими-то службами. Так вышло, что почти все сходилось - имя Виктория Васильевна, только фамилия другая, а год рождения, как у меня, - 1960. Террористы все время искали среди заложников каких-то военных, - думаю, они проверяли документы, чтобы нас запугать. Стали ходить по залу и искать. Может, я была похожа на женщину на фотографии, потому что они потребовали показать документы. Я им говорю, что это не мое удостоверение, а они в ответ: «Все в порядке, сейчас мы это выясним». У меня при себе были только водительские права. Я сказала, что работаю недалеко, на Мельникова, в ПТУ № 190. Но когда этот чеченец услышал адрес, он недоверчиво переспросил: «Где, где?» Для них адрес на Мельникова означал место, где действовал оперативный штаб, который разместили в госпитале, по соседству со школой. Я почувствовала, что становлюсь для них агентом ФСБ. А он говорит: «Ну, тогда все ясно» и идет к командиру.
Ирина сказала: «Если тебя заберут, мы пойдем с тобой», но Виктория решительно запротестовала. Сказала сестре, что одна из них обязана выжить - ради детей и родителей, дедушки и бабушки Насти и Ярослава. Ожидание возврата документов и решения террористов тянулось бесконечно долго. Настя в это время пошла в туалет в оркестровую яму, и тут-то сын Ирины сел на свободное место рядом с Викторией.
- «Тетя, что бы ни случилось, я пойду с тобой», - сказал мне тогда Ярослав, - вспоминает Кругликова со слезами на глазах. - Меня это поразило до глубины души. До сих пор мы все в семье считали его маленькими, он же был младший. А он еще добавил: «Одну тебя не пущу, ты не должна идти одна». И обнял меня, а я поняла, что он вдруг стал мужчиной. Я почувствовала такую силу и спокойствие. Он так крепко держал меня, что я поняла - не смогу вырваться из его объятий и он действительно пойдет со мной. К счастью, в этот момент подошел террорист, отдал мои документы и сказал, что все в порядке, что они нашли ту женщину, другую Викторию Владимировну. Потом оказалось, что она выжила, что они ее вовсе не хотели расстреливать, собирались забрать с собой в Чечню и выменять на своих задержанных товарищей.
Вот так, чтением, пятнадцатилетний Ярослав успокаивал своих родных. Даже Настя перестала впадать в истерику, только мрачно заметила, что если уж им суждено погибнуть, то чтоб хоть не было больно.
Именно тогда Ирина, как пишет об этом в «Новой газете» в своем репортаже Анна Политковская, подумала, что это самый страшный кошмар для матери - когда она ничего не может сделать для любимого сына. «Там я поняла, что, даже если я встану и скажу: убейте меня вместо него, и даже если меня убьют, это вовсе не будет значить, что его оставят в живых. Вы себе представляете, какой это кошмар?» - цитировала ее слова Политковская.
Читал не только Ярослав. У многих людей были с собой книги, хоть не всегда им удавалось сосредоточиться на чтении, тем более что по залу, бряцая оружием, все время ходили террористы.
Люди пытались успокоиться и по-другому. Рядом с Ириной Филипповой, например, сидела супружеская пара, которая играла в карты.
- Из простого листка бумаги в клеточку они сделали игральные карты, - вспоминает Филиппова. - Карты получились миниатюрные, чуть больше половинки большого пальца. Авторучкой сделали на них рисунки и, не обращая ни на что внимания, самозабвенно играли. Видно было, что мужчина ужасно нервничает, но не хочет, чтоб жена это заметила.
Множество людей рассказывало друг другу анекдоты. Надо признаться, многие заложники именно смехом пытались бороться со страхом. Как пишет Александр Сталь, шутки чаще всего не отличались тонкостью, скорее были примитивными, зато приносили ожидаемый эффект - заложники начинали смеяться. В какой-то момент пришлось даже подавлять взрывы веселья, так как террористы криками призвали к порядку одну компанию, которая слишком громкими залпами смеха реагировала на рассказанный анекдот. Поэтому смеялись вполголоса, но, несмотря на это, известные своим чувством юмора русские побеждали в этом поединке «на языках» малообразованных горцев.
Один из чеченцев, произнеся со сцены очередную успокоительную тираду, бросил: «Чувствуйте себя так, как будто вы у нас в гостях», что прозвучало, хоть и не намеренно, как пародия на знаменитое «кавказское гостеприимство», на что кто-то из заложников громко крикнул в ответ: «Нее, это вы у нас в гостях».
Многие рассказывали анекдоты - ну, а как же - даже на тему смерти! Сосед Сталя задумался в какой-то момент над возможностью штурма и сделал грустный вывод: «Например, мы сейчас умрем, и кто-то из нас попадет в пекло, а там опять террористы сидят. Вот будет радости от такой встречи!»
На балконе, где «регламент» был значительно мягче, мужчины, сидящие слева, и женщины, сидящие справа, писали друг другу записочки. Там было много семей, пар, иногда брат и сестра, иногда жених и невеста. Террористы не запрещали им общаться таким образом, и записочки, часто полные нежных слов, поддерживали дух заложников. А сидящие на балконе дети, которые пришли на спектакль целым классом (одной из них была тринадцатилетняя Оля, которую в самом начале пытался успокоить Лобанков), начали писать друг другу записочки придуманным тут же простеньким шифром - так началась игра в «подполье» и «сопротивление». Код, ясное дело, был банальный, но благодаря игре у детей стерлась грань между действительностью и фантазией.
Одной из сидящих на балконе заложниц удалось как-то припрятать бутылку виски, и она время от времени к ней прикладывалась.
