Димка позавчера? Уговаривать, что ли?
Катя смотрела на его руки – их разделял только стол. Вопрос, который она повторяла про себя тысячу раз: «Где Лиза?» – теперь словно умер. Пауза становилась угнетающей. И неожиданно для самой себя Катя вдруг спросила:
– Я хочу знать: что такое быть медведем?
Лицо Степана потемнело. Напускное спокойствие слетело. Он закрыл глаза. Катя так и не увидела, что отразилось в его темных зрачках.
– Они говорят – я сумасшедший, – тихо сказал Базаров.
– А ты? Что ты сам думаешь об этом? – Катя чувствовала: беседа начата вроде бы правильно. Бог, как говорится, пронес на первых порах, и теперь…
– А я отвечаю: я нормальней всех вас!
ТО, от чего Кате так хотелось освободиться, тисками сдавило ей горло.
– Они знают, чем ты болен, Степан. Ведь ты же серьезно болен.
– Они ни черта про меня знать не могут! И ты не можешь знать, – он дернул руки, стол дрогнул. – Никто не может знать, потому что… я сам про себя не знаю, я…
– Может, ты не помнишь, что с тобой было?
– Я все помню. Все! Ну, что со мной было? Отчего ты таким трагически-дурацким голосом это шепчешь? Что со мной было?
– Я видела пленку, когда тебя задерживали. Это жуткое зрелище.
– Я придушил шавку – господи, ты боже мой! – Степан снова дернул руки. – Она сама на меня бросилась, эта тварь. Что, надо было ждать, когда она кишки мне выпустит?
– Но ты и раньше это делал. Разве не правда? И не только с собаками. И тебе ЭТО нравилось.
– А ты что, из общества защиты природы, что ли?
– Для чего ты убивал животных?
– Все равно вы этого не поймете, ни ты, ни эти твои… Я хотел испытать себя, исправить кое-что в себе. Человек изуродован цивилизацией, пойми ты! Мы – вырожденцы, слабые, хилые, больные, трусливые. Мы как дети – брось нас, и мы подохнем. Но разве человек был таким создан изначально? Да он и разумным-то стал только потому, что всегда был хищником – любил свежую кровь, мясо, жаждал свободы, охоты. Леса, горы – вот был его мир, его привычная стихия, города появились потом, прошло много тысяч лет и… Человек жил как бог – вступал в битву, когда хотел жить, шел по следу, охотился, убивал, когда хотел жрать. Человек был самим собой, а не жалким выродившимся подобием…
И я хотел себя испытать. Прежде чем учить других, я хотел понять все сам. Постичь этот мир, который никто из вас уже постичь не способен. Если бы ты могла узнать то, о чем меня спрашиваешь! Как дышится там ночью, какие запахи, звуки, какие соблазны, какое там небо, как там хорошо…
– Где там? В чаще? В лесу? В медвежьей берлоге? – Катя смотрела на его лицо: углы рта начинают подергиваться, словно нервный тик пошел… Не слова, а сам тон, манера говорить – что-то в нем действительно изменилось с тех пор, что они не виделись. Она отвела взгляд. Помнится, когда она училась в университете, их водили в Институт им. Сербского на лекции по судебной психиатрии. И там один душевнобольной, тоже молодой, здоровый парень, с таким же жаром и душевным подъемом описывал свое состояние: у него в груди – мина с часовым механизмом. Захочет – Москву взорвет ко всем чертям. Не трогай, не трогай, шарахнет! Помнится, он обстоятельно объяснял, почему он так уверен, что мина – в нем. ТАКИЕ все могут объяснить. И весьма красноречиво и убедительно…
– Лиза мне рассказывала про тот твой сон, – сказала она тихо, потому что он молчал. – Медведь тащит женщину в чащу… А я на нее похожа?
– Нет, – он смотрел в пол. – Совершенно не похожа.
– А тот медведь в твоем сне был ты? – Косноязычный, странный вопрос, но Катя знала: уж он-то поймет ее как надо, потому и задала очень серьезно.
– Нет, никогда.
– Это был бурый старый медведь, да? Он жил в старом доме… там, на даче. И порой ему очень хотелось уйти оттуда, он был как в клетке, и он уходил… в лес, да? В ту самую чащу из сна?
Базаров молчал. Лицо его пошло красными пятнами. Катя тщетно ждала ответа. Потом задала новый вопрос, тоже повисший в гробовой тишине:
– ЗАЧЕМ ТЫ УБИВАЛ ЛЮДЕЙ?
ПАУЗА. Она слышала его дыхание.
– Или их убивал тот медведь? Тот, что жил на даче, тот, чья шкура… чью шкуру ты…
Он резко вскинул голову. Губы его кривились. Но тон был спокойным, даже насмешливым:
– Я в камере сейчас сижу с двумя… КАТЬ, ХВАТИТ ОБ ЭТОМ. ХВАТИТ, Я СКАЗАЛ!! Слушай теперь меня… Так вот, я в камере сижу с двумя хмырями. Один целыми днями байки травит, сколько раз он с бабами может, какая следовательша у него по делу мировая-медовая, какое у нее декольте до пупка. И что, мол, рано или поздно прижмет он ее спиной к полу – доведет, мол… А второй… Второй утверждает, что тоже по расстрельной сидит. Косить вроде под дурака задумал. Мне завидует – тебе, мол, и косить не нужно, врачи и так подтвердят… Втолковывает все мне, признаваться склоняет: чем больше, мол, на себя возьмешь, чем чуднее по-психически объяснишь, что делал и почему, тем меньше, мол, веры потом на суде будет. С психа-то какой спрос? Целыми днями меня вот так обрабатывают с двух сторон. Так вот, Катя. Хватит тебе пристяжной в этой сучьей тройке быть. Со мной ЭТО не пройдет, ясно? Я сказал – баста! Так и передай своим этим… Я все понимаю. Все. И со мной вот такое бесполезно, эти ваши сволочные подходцы… Я ученый, знаю, как и что. Передай: пусть заберут из камеры обоих. От греха. Иначе… иначе это первые будут, которых я завалю.
