– Ах да. Вы хорошо знали Юзбашева Константина?
– Плохо. Я мало с ним общался. Я его не переношу. Он нехороший человек. Видите: змей спер.
– Ну редиска, – согласился Колосов. – А почему он нехороший, Женя?
– Он… – лаборант густо покраснел. – Он меня… ну, третировал, что ли. Ну, не знаю, как сказать. При нем мне всегда хотелось отсюда уехать.
Колосов кивнул: ясно, мол, и сообщил:
– Ольгин ваш к вечеру вернется, ждите. За начальника Олег сейчас? Где его повидать можно?
– Он у себя.
– Не провожайте меня, найду дорогу. – Никита уверенно направился в сторону обезьянника. – Всего хорошего, Женя.
Он шел неторопливо, подставляя лицо солнцу, прислушиваясь к окружавшей его тишине. Стояло полное безветрие – лист не колыхался. На клумбе уютно жужжали пчелы. Пахло медом и еще чем-то терпким, что источают вянущие от зноя настурции и ноготки.
О Званцева он буквально споткнулся. Тот сидел на корточках посреди дорожки и, отчаянно чертыхаясь, подбирал разлетевшиеся по гравию листки блокнота. Колосову он обрадовался:
– Салют господину Мегрэ! Как вы со змеями-то отлично, а? Родзевич в полном восторге: вернулись его сокровища. А Костьку за это посадят?
– Угу. – Никита нагнулся и начал помогать ему собирать листки.
– Блокнот идиотский, делают же такую дрянь! – Званцев прыгал на корточках точно гигантская розовая лягушка. – Спасибо. Жалко мне его, дурака, Никита Михайлович. Не пойму: зачем он все это?
– Ему за ваших ложноногих деньги хорошие предложили.
– Деньги? Господи, да он никогда ими прежде не интересовался. Я ж говорил – бессребреник.
– Был. А теперь все серебром интересуются. Жизнь, паскуда, заставляет. – Никита поднял последний листок. – Короче, с кражей мы покончили, теперь самое главное осталось.
– Серафима Павловна? – Званцев выпрямился, вытер лоб и виновато улыбнулся: рад бы помочь, да чем?
– Я с вашим лаборантом сейчас беседовал, – сообщил Никита. – Любопытный молодой человек.
– Женя-то?
– Пылкость чувств пугающая прямо.
– Это он вам про беременных заливал? – ухмыльнулся Званцев.
– Именно. И вопрос его этот как-то уж слишком интересует.
Званцев молча складывал листок в стопку.
– Олег, он что, действительно на биофаке преподавать будет?
Званцев фыркнул, как кот.
– Воображает, что да. Вы не обращайте внимания на его болтовню.
– Он что, того? – Никита постучал пальцем по виску.
– Нет, что вы.
– Не псих, нет?
– А он вам психом показался?
– Ну, в смирительную ему рановато, но… занятный мальчик. По-моему, с явными отклонениями.
– Отклонения еще не болезнь.
– А что это тогда?
– Для того чтобы ответить вам, Никита Михайлович, что есть отклонения, надо сначала дать определение нормы, а это… – Званцев махнул рукой. – Норма поведения, норма психики – все это зыбко, спорно. Что нормально, что аномально в нас с вами? Все относительно, смотря с какой колокольни смотреть.
– Но он так фанатически интересуется вопросом материнства… Он же мужик, как же он…
– Считайте, что в нем погибает гениальный гинеколог. Подавленное призвание.
– И все?
– И все, – Званцев улыбнулся. – Вы вот футбол уважаете?
– Обожаю.
– Начни мы с вами обсуждать матч на первенство мира, вы бы выказали не меньше пыла и страсти.
– Но это мужской предмет для обсуждения.
– Ерунда. Некоторые готовы драться из-за тюбика губной помады, если они их коллекционируют. Парикмахер заговорит вас до смерти, обсуждая такой женский предмет, как бигуди. Модельер дамского белья с пеной у рта будет доказывать вам преимущества своих моделей бюстгальтеров. У каждого свой пунктик. Пол тут ни при чем.
