Венчание со страхом

– Ты плохо знаешь Витьку, Катюша.

И снова они замолчали. Мещерский взглянул на часы, раскатал тесто на доске. Катя смазала форму маслом. Потом они все так же молча намазывали на коржи варенье, делали «решеточку». И снова Катя не выдержала первой: швырнула липкую ложку в мойку.

– Сереж, ну почему это с ним произошло? Ответь мне, не отворачивайся. Почему?

Он опустился на табурет.

– Что я могу ответить тебе, Катюша? Что мне сказать о собачьих монастырях, котах-отшельниках, тиграх-вегетарианцах? О птицах, которые, раскаявшись в содеянном, оторвали себе крылья? Или о быках, что рыдают от угрызений совести?

– Это очень красивая аллегория глупости и тщетности моего вопроса. Я оценила. И все же я повторяю: почему?

Он пожал плечами.

– Можешь считать, что Ольгину этого хотелось. Именно этого. Устраивает?

– Нет.

– Ну тогда потому, что он мог и делал. Делал и желал. Желал и позволял себе подобное.

– Но он же интеллигентный человек! Ученый! Теперь вон все ужасаются: как мог такой умница, такой талантливый и перспективный превратиться в подобное чудовище?

– Превратился… как видишь.

– Но почему?

– Катя, нам же объясняют с тобой: он был невменяем. Он законченный наркоман. Это факт. Колосов его, что называется, за руку поймал. И это не он был там в лесу, в институте, это только тень его. Темный силуэт.

– Но он же должен был предвидеть, к чему могут привести подобные опыты!

– Предвидеть? – Мещерский криво усмехнулся. Потом спросил: – А Колосов не сказал тебе, что все-таки это за препарат такой?

– По-моему, он и сам толком не знает. Они все сейчас надеются на судебно-психиатрическую экспертизу и химические исследования. А потом, я же говорю: с Никитой вообще стало очень трудно разговаривать. Он и прежде был не подарок, а сейчас скованный какой-то, ну настоящий комок нервов. Вроде все закончилось, дело уже раскрыто, приказ вон по управлению пишут о поощрении, а он все никак не сбросит это с себя. И я не понимаю почему.

– Значит, есть что-то, чего нельзя сбросить, Катюша.

Она посмотрела ему в глаза.

– А знаешь что, Сереженька… с тобой теперь тоже трудно разговаривать стало.

– А знаешь, я и сам заметил, – он нагнулся и поставил пирог в пышущую жаром духовку. – Ты только не сердись на меня за это, хорошо?

– Я не сержусь. Я просто привыкла, что ты все на свете можешь объяснить – верно, неверно – не суть важно. Но когда ты пытаешься это делать, я чувствую реальную почву под ногами и у меня становится спокойно на душе. А когда ты не хочешь или не пытаешься – я теряюсь.

– Я пытаюсь, Катюша. Пытаюсь объяснить и это… Только молча. Разве по мне не видно?

Она покачала головой. В глазах Мещерского ясно читались только тревога и полное непонимание какой-то важной и существенной детали, которая лишала его покоя и светлой уверенности в том, что вся эта странная история действительно окончилась.

Глава 43 ПРЕПАРАТ

А в то же самое время в одном из кабинетов Управления областного уголовного розыска плавали клубы сизого сигаретного дыма. Коваленко не выдержал первым – отдернул штору, дотянулся до форточки и вытряхнул в дождь за окном гору окурков из закопченной пепельницы.

– Зря ты переживаешь, Никита, – обратился он к Колосову, с которым они вот уже два часа обсуждали ситуацию, складывающуюся по делу Ольгина. – Вопрос о вменяемости или невменяемости все равно решат без нас с тобой. И насчет наказания за содеянное посоветоваться позабудут, – в голосе его послышались скорбно-ядовитые нотки. – А мы… Эх, мавр сделал свое дело, и никто теперь мнения мавра не спросит. Так что напрасно только себя изводишь.

Колосов, усталый и простуженный, опустил голову на скрещенные руки.

– То, что Ольгин не собирается идти на признанку, – назидательно продолжал Коваленко, – оно и понятно. Этого и следовало ожидать. А кто на его месте по-другому-то поступит? Рассказывать, признавать что-либо – только сильней петлю на горле стягивать. А так – неси свою чересполосицу бредовую: помню – не помню, принял дозу – отключился, прошло – снова вроде сам самим собой стал. Самая выгодная позиция это для него сейчас. Он с памятью в прятки играет, а заодно и с нами, и с прокуратурой – авось дурачки поверят. Думаю, и с экспертами из Сербского та же тактика у него будет. Вопрос о его голове ведь идет! А вменяемость…

Ну ладно, я допускаю, когда это его снадобье начинало действовать, он действительно, как и говорит, вполне мог отключаться подчистую. Но перед уколом-то он отдавал отчет в своих действиях и распрекрасно ими руководил! И после, самое главное – после тоже весьма шустро оборачивался: следы преступления пытался скрыть, прятался, наконец, от крови отмывался!

– Не всегда, – слова, произнесенные Никитой словно через силу, ознаменовали неловкую паузу в разговоре.