стимулятор памяти для пожилых людей, – объяснял тот. – Сейчас в мире – великое множество подобных лекарств. Но Эль-Эйч по своему действию оказался очень сильным и непредсказуемым, и его после серии неудачных опытов сняли с фармакологической программы. Этот препарат – не наркотик, я повторяю это в сотый раз. Это экспериментальное вещество, оказывающее воздействие на нашу генетическую память.
В начале девяностых годов его разработкой занимался наш сотрудник Валерий Резников. Он и подал Ольгину идею, что действие Эль-Эйч гораздо глубже, серьезнее и эффективнее, чем считали его создатели. Оно воздействует на наши гены, выкристаллизовывая оттуда заложенную туда в незапамятные времена информацию, но при этом обладает довольно сильными побочными действиями.
Опыты с животными начались у нас два года назад. Поначалу было очень тяжело, мы шли на ощупь в темноте. А потом стало еще хуже: в государстве нашем началось сами знаете что, из-за нехватки средств биохимическую лабораторию закрыли, программы начали свертываться, все в нашем институте полетело вверх тормашками.
А тут еще с Резниковым произошла трагедия – он погиб в автокатастрофе. Короче, когда все это произошло и лаборатория прекратила свое существование, когда профессор Горев уехал в Штаты и выбил у фонда Мелвилла для нас гранты на продолжение своей программы, мы с Шуркой решили – будем во что бы то ни стало продолжать опыты с Эль-Эйч. Ольгин тогда же забрал у фармакологов всю партию забракованного препарата, и мы начали свою собственную программу.
Но мы испытывали препарат исключительно на антропоидах. Клянусь вам, я и представить себе не мог, что Шурка в это же самое время параллельно испытывает этот стимулятор и на себе. Я знал, что ему этого хотелось, – что греха таить? Но что он уже делает это – нет. Да если бы я только догадался, я бы никогда ему этого не позволил! Никогда. И он это знал. Потому и прятался, как вами установлено, по лесам, таился от нас, делая все украдкой.
– Значит, вы, Олег, будь вы в курсе, не позволили бы ему проводить над собой подобные варварские эксперименты? – уточнил тогда Никита. И надолго запомнил взгляд Званцева. В нем мелькнула яркая насмешливая молния. И тут же пропала. Однако тон, которым физиолог ответил: «Что вы, да как же я мог позволить ему терпеть такую боль? Я же друг его!» – был самый сердечный и искренний. Взгляд говорил одно, тон – другое. Колосов отметил это про себя и с разрешения следователя начал далее допрашивать Званцева лично: – Какое именно действие оказывает препарат на подопытных шимпанзе?
– Разное. Каждый раз мы делали сканирование мозга. Но сначала нужного результата не добивались. Мы начали сразу с больших доз: с шести миллиграммов, и две обезьяны у нас погибли от болевого шока. Болевой синдром – это основной побочный эффект Эль-Эйч, – объяснил Званцев. – И с этим ничего поделать нельзя. Нервные центры остро реагируют на раздражитель, организм защищается. И вот тогда другую серию опытов с Хамфри и Чарли мы начали с микроскопически малых доз. Однако от Чарли нам вскоре пришлось отказаться. У него слабое сердце, он не выдерживал нагрузки.
– Это он под действием препарата потерял страх перед змеями? – хмуро осведомился Никита.
– Совершенно верно. Наступила мгновенная блокировка центра страха. Но с памятью нам мог помочь только Хамфри – тренированный, выносливый, настоящий цирковой.
– То, что вы с ним делали, как он у вас выл там в клетке – я же слышал, это… это бесчеловечно, – Колосов покраснел. – Садизм это, вот что. Истязание на языке Уголовного кодекса.
Званцев тоже покраснел как рак. Какая-то язвительная отповедь уже трепетала на его языке, но следователь мгновенно погасил зреющую ссору:
– Мы не будем пока вдаваться в моральные оценки происшедшего. Мы должны разбирать и оценивать только голые факты.
– Факты… – Званцев презрительно сощурился. – С Хамфри мы тоже начинали с малых доз. Потом Ольгин настоял, чтобы мы их увеличили. В последний раз мы дошли до максимума. Однако делали инъекции с определенной очередностью, через определенное количество времени. Так достигался наилучший вариант при сканировании. Видимо… этот же вариант был повторен Ольгиным и на себе: серия инъекций, строгий временной график, а затем наступал результат. Какой – не знаю, не спрашивайте. Ведь я и понятия не имел об этом, даю слово!
– Мы верим вам, – успокоил его следователь. – Но что же будет дальше?
– Ничего. А что может быть
– А как все же действует этот стимулятор на человека? – спросил тот.
– Вы же видели Ольгина тогда. Ах нет, он не успел ввести себе нужную дозу! Вы ему помешали, Никита Михайлович. Вот что значит не вовремя поторопиться. А мне откуда же это знать? Я только за своих антропоидов в ответе. А у них реакции были разные. Малые дозы вызывали сильное возбуждение, иногда агрессию, средние – мощный болевой синдром. А на последнем эксперименте мы вообще столкнулись с резким понижением кровяного давления, словно при обмороке, в который обезьяны, к счастью, не падают. А как бы развивалась дальнейшая картина, гадать не хочу.
– Я побывал в вашем музее, все осмотрел там. – Следователь помолчал, глядя в окно. – Ну, учитывая предмет, которым Ольгин обычно убивал свои жертвы, – это ископаемое рубило, обстановку, сам способ совершения преступления – разбитые черепа, извлечение мозга… А нельзя ли предположить, что он под воздействием этого самого наркотика воображал себя ну, скажем… кем-то из той сферы, которой он занимался как специалист. Ведь предметом его исследований был древний человек. Вот на этой самой почве у него и развился причудливый психоз
– Ну, по этому поводу я ничего сообщить не могу, – сухо отрезал тот. – Но вы снова впадаете в ошибку. Эль-Эйч – не наркотик. Это стимулятор генетической…
– Ясно, ясно, мы поняли, – заспешил следователь. – Но при проведении Ольгину судебно- психиатрической экспертизы неминуемо встанет вопрос о его вменяемости в момент совершения им убийств под действием этого самого стимулятора.
– Это вопрос не по моему адресу. – Званцев пожал плечами и снова, в который уж раз, покосился на начальника отдела убийств. И тот отметил этот острый, преисполненный загадочного смысла взгляд физиолога.
Подробности этих вот долгих и тягостных допросов прошлых недель и обсуждались теперь сыщиками в их прокуренном тесном кабинете дождливым летним вечером.
