– Понятно. А когда последний раз вы там были?
– В середине мая, когда увольнялся, числа пятнадцатого.
– И с середины мая вы туда, значит, ни ногой?
– Я уже сказал.
Никита смотрел куда-то поверх головы Юзбашева, лицо его было непроницаемым.
– А вот когда вы спросили об Ивановой, вы что-то конкретно имели в виду?
– Н-нет. Просто я подумал… – Юзбашев запнулся, но затем закончил твердо: – Раз меня на ночь глядя приглашают проехать в уголовный розыск, значит, действительно стряслось нечто серьезное.
– С Ивановой? Но с таким же успехом можно было подумать и об остальных ваших коллегах – об Ольгине, Званцеве или той старушке… – Колосов сделал паузу, следя за выражением лица собеседника. – Калязина ее фамилия, кажется?
Юзбашев смотрел в окно, где гасли последние блики вечерней зари.
– А что, на базе может что-то произойти с кем-то из сотрудников? – продолжил Никита. – Я правильно вас понимаю?
– Может, – ответил Юзбашев нехотя.
– И что именно?
– Откуда же я знаю?
– Но ваше предположение на чем-то основано?
– На инстинкте, – усмехнулся этолог. – На врожденном инстинкте самосохранения, присущем любому живому существу.
– М-да. – Никита потрогал ямочку на подбородке. – Так, значит, о краже из серпентария вы нам ничего сообщить не можете?
– К сожалению, нет.
– Тогда спасибо. Не буду вас больше задерживать. – Колосов поднялся. – Давайте ваш пропуск. Всего хорошего.
После ухода этолога он тут же связался с дежурным. Коваленко, ожидавший в соседнем кабинете, вошел с двумя чашками крепчайшего кофе.
– Об убийстве Калязиной речи не было? – спросил он.
– Нет. Сказка не сразу сказывается, Славик. – Колосов хищно потянулся, расправляя мускулы. – С этим ученым у нас длинные беседы предстоят, и неоднократные. Я его пока только озадачил.
– И отпустил? Свидерко завтра кондрашка хватит.
– Недолго Костику на воле гулять, – процедил Никита. – Пусть пока порезвится. Под «наружкой» это даже забавно. Посмотрим, как он себя поведет. В том, что он тут мне наплел, ни слова правды нет. А ежели человек столь вдохновенно лепит горбатого, значит, цель у него какая-то есть – тайная, заветная. Мы его встревожили, вспугнули. Теперь ход за ним. И думаю, ждать нам долго не придется.
Глава 22 ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ
В воскресенье Катя занималась дома генеральной уборкой. И жадно ждала телефонного звонка. Отдраила кухню, прокрутила белье в машине. Руки делали, делали, а голова…
– Все. Не могу больше, – это было заявлено ровно в четыре часа дня в пустой квартире (Кравченко с самого утра разбирался с накопившимися делами в офисе). – Я так больше не могу! Понятно вам?
«Вы» – Наполеон Бонапарт с маленького портрета на книжной полке – самый преданный и постоянный Катин слушатель – грустно смотрел на нее из-под своей знаменитой треуголки.
Катя отшвырнула тряпку, которой протирала пыль, и отправилась в ванную.
Спустя полчаса, освеженная и повеселевшая, она набрала номер Мещерского (тот оказался дома) и сообщила, что…
– Мы идем сегодня на вечер. Ты не забыл?
– Я? – испугался тот. – А разве мы собира…
– Ты забыл? – повысила голос Катя. – Начало в семь.
– А куда, собственно… – совсем растерялся Мещерский. Но Катя дала отбой.
К шести он примчался к ней на Фрунзенскую. Дверь ему отворил Кравченко.
– Иди, иди, старик, – напутствовал он приятеля. – Вечерок скоротаете. Катька билеты нашла, про которые позабыла давно. Вот как полезно дома-то убираться! Не куда-нибудь идете – в Зал Чайковского на поэтический вечер. Ну и скатертью дорожка. А я у видика покемарю. Охо-хо! – Он зевнул.
Мещерский уныло поплелся в комнату.
Однако, после того как вечер в концертном зале, где старый модный поэт, раскатисто грассируя, вещал о том, что «Кар-р-р-фаген должен быть р-р-р-разрушен!», был позади и они вдвоем с Катей шагали по пустынной ночной Тверской, настроение Мещерского резко улучшилось. Он крепко сжимал Катину руку и смотрел на свою спутницу такими глазами, что казалось – прикажи она ему немедленно броситься под копыта коня Юрия Долгорукого или свергнуть с крыши магазина «Наташа» аляпистый рекламный щит, он тут же совершил бы все эти нелепости с великой радостью.
Катя чувствовала, что спутник ее взволнован, и ей было грустно оттого, что она отлично знала причину
