– Думаю, скоро вы перестанете скалить зубы над тем, в чем не смыслите ни на грош, – прошипела Хованская. – Скоро. Ибо сроки близятся. ОН уже здесь. С нами. Внутри нас. Я чувствую. ОН ЗДЕСЬ. – Она резко ткнула пальцем в глубину сада. – И он не станет ждать, когда захочет получить то, что уже принадлежит ему по праву. И никто, слышите вы, никто не встанет у него на пути. Никто не изменит то, что предопределено. Мы можем только подчиняться. Иначе он раздавит нас, как мух!
– Это все, что вы можете сообщить мне по поводу заданных вам вопросов о трех совершенных здесь убийствах? – спросил Колосов.
– Имеющий уши да слышит. А вам, – Хованская тяжело глянула на Катю, – я бы не советовала вмешиваться в это дело. Вы не следователь. Вас не сковывают профессиональные обязанности. Вам лучше отойти в сторону, милая девочка. Все это не предмет для удовлетворения любопытства. Иначе все это кончится большими, большими слезами, а может, чем-то и похуже.
– Завтра утром вас вызывают в местную прокуратуру. Вот повестка, распишитесь. – Колосов вытащил из кармана бланк. – Советую хорошенько подумать над вашими ответами следователю. Он человек занятой и не будет терпеть этого бреда. И только попробуйте не явиться туда завтра, Юлия Павловна.
– Наденете на меня наручники? Может быть, попытаетесь прямо сейчас?
– Нет, не захватил, – Колосов улыбнулся. – Жаль, правда? И последнее: где ребенок? Я должен поговорить с Антоном. Кстати, мы сделали запрос в детский дом. Думаю, ответ на днях придет. Вы завтра, Юлия Павловна, не забудьте захватить к следователю документы, подтверждающие вашу опеку над мальчиком. С ними хотят ознакомиться детально.
Хованская медленно направилась к дому, вывела на крыльцо Антошу. Он тревожно и как-то подслеповато смотрел на них, потом вопросительно глянул на Хованскую.
– Ничего, иди. Все хорошо, – она потрепала его по затылку.
– Давай-ка, парень, до калитки с тобой пройдемся. – Колосов, едва мальчик подошел, положил ему на плечо руку. – Что, испугался?
– Я? – Антоша дернул плечом. – Вас, что ли?
– Слушай, парень, ты человек, вижу, взрослый, соображаешь хорошо. В общем, мужик настоящий, с большой буквы. – Колосов и правда говорил с ним как с ровесником, а «взрослый» едва-то до локтя ему доходил. – Я вот о чем тебя спросить хотел: у тебя тут в доме своя комната есть?
Катя насторожилась: о чем это Никита?
– А как же, – мальчишка кивнул головой на дом. – Во-он окно с голубой занавесочкой, второе слева на первом этаже.
– А ты что ж, темноты, что ль, боишься?
– Я? Кто вам сказал?
– Кто! Сказали вот. Не ночуешь ты в комнате своей, парень, – Колосов покачал головой. – Что, неправда разве?
– Кто вам сказал, что я боюсь темноты?
– Ну один-то ночью не остаешься. Все к тете Юле жмешься. А ведь большой совсем парень. Мужик, а?
Антоша посмотрел на Катю. Та напряженно слушала этот странный разговор.
– Или, может, она сама тебя в спальню приглашает по ночам, а, Антоша? Тетя Юля твоя… Что ты там наверху в ее постели делал?
– Когда? – спросил мальчик.
– Когда я тебя там видел. Забыл? – Колосов смотрел на него сверху вниз и говорил таким тоном, каким, как казалось Кате, просто недопустимо говорить с ребенком.
– Ничего я там не делал, – буркнул Антоша и вдруг криво усмехнулся. – А темноты я боюсь так же, как и ты. Понял, долговязый? – Он быстро глянул на Катю и… вдруг сильно и неудержимо начал заливаться румянцем.
– С Карауловым надо поговорить насчет медицинского освидетельствования пацана, – сказал Колосов, когда они шли к опорному пункту. – И психолога детского надо тоже будет подключить… Ну, это сам наш прокурорский Мегрэ решит. А мы…
– Никита, даже если вы задержите Хованскую или Смирнова, это дело при том раскладе фактов и улик, какой у нас налицо сейчас, даже до суда не дойдет. Развалится на стадии предварительного следствия, – сказала Катя. – Внуши это самое, пожалуйста, Караулову. А то он зелен еще, как шпинат на грядке.
– Ты хоть сама-то врубилась насчет того, что она нам там сейчас проповедовала? – мрачно спросил Колосов через несколько шагов.
– Если отбросить демоническую, пророческую фразеологию, то получается, что Хованская пыталась дать понять, что она сама лично никого не убивала. Что все происходит помимо ее воли. И она воспринимает случившееся как некий кем-то предопределенный ход событий, который уже нельзя остановить. И все это, по ее убеждению, как-то связано со Смирновым… – Катя закусила губу. – Для нее самой и для режиссера убийства выступают в роли неких знамений в их общении с… ну, в общем, с духами тьмы. Ах ты боже мой, – Катя махнула рукой. – Кому рассказать – ведь не поверят! При таком плачевном раскладе, Никита, повторяю, дело даже до суда не дойдет. И допросами, и очными ставками вы от них все равно ничего не добьетесь. Это и точно как от стенки горох. Как, помнишь, с сайентологами было, когда у них в офисе секты обыски проводили. Их спрашивают, а они гимны поют. И чем настойчивее их спрашивают, тем громче и дружнее они поют.
– Старая сука. – Колосов мрачно сплюнул себе под ноги.
– Не знаю, но у меня такое ощущение, будто она нам намекала, что тут произойдет что-то еще, – Катя зябко поежилась. – Мне действительно страшно, Никит. Эта женщина меня пугает. Все, кто общается с ней, а через нее как через посредника со всей этой мистикой, рано или поздно… отдают концы.
