– Ваш муж, Нина, кто же по профессии будет? – спросил Колосов.
– Театральный режиссер. Неудачник. Его фамилия вам ничего не скажет.
– Так, значит, Смирнов пил неумеренно в тот вечер, говорите? – Колосов, уловив в ее голосе трещинку, сразу же сменил тему. И разговор снова вошел в деловое русло. Катя терпеливо и подробно отвечала на вопросы, а сама размышляла над словами приятельницы: «Травести – скажет же Нинка такое! Травести в старом ТЮЗе в пьесах дедушки Михалкова про счастливое пионерское детство играли. А сейчас у всех этих „пионеров“ уже внуки небось. А Смирнов…» Ей вспомнилось его лицо: угрюмая меланхолия и печаль в глазах. И рот, улыбающийся самой обаятельной, заученной еще, наверное, в театральном училище профессиональной улыбкой. О чем он думал в тот вечер? Он, казалось, был очень далеко и совсем не обращал внимания на то, что происходило за столом. Или все-таки обращал? А тем временем, если брать за основу версию, что произошло убийство, то Валерия Сорокина могла в чашке чая – Колосов вон утверждает, что этот чертов гранозан в жидкости великолепно растворим, – получить от кого-то порцию отравы. И если это было так, то… Тут Катя похолодела. А что, если Лера хлебнула не из своей, а из чьей-то другой чашки? И тот яд предназначался совсем не этой несчастной дурочке, а кому-то другому?
Но тут она оборвала себя: как всегда, мысль у тебя, дорогуша, опережает факты. И фантазия неуемная. Ведь точно-то все равно пока не установлено, что Лера была отравлена намеренно, а не сама покончила с собой, выпив этот проклятый…
– Никит, а гранозан – это пестицид? – спросила Катя.
– Не совсем. Это сельскохозяйственный ядохимикат.
– И что, его свободно можно купить?
– Можно достать, скажем так.
– А вы как-то намерены искать сам яд, ну, предприятие, где его производят, реализаторов, ту емкость, где он хранился, наконец, бутылку, пузырек?
– Предприятие, производящее ядохимикат, установить будет нетрудно по химическому составу вещества. С предприятиями-реализаторами сложнее, их наверняка не одна сотня по России наберется. А насчет остального – бутылочки… Хочешь спросить, будем ли мы завтра обыск проводить у Сорокина? Нет, не будем.
– Почему? То есть… я хотела спросить, почему именно у Сорокина обыск?
– Если девицу отравили намеренно, у убийцы было достаточно времени, чтобы избавиться от такой важной улики, как пузырь с ядом. Но я сейчас даже не поэтому подожду соваться с обысками к кому-либо из вашей теплой компании май-горских дачников. Мне сейчас важнее знать другое.
– Что?
Колосов молча смотрел в темное окно. На яркую, только недавно показавшуюся над Май-горой луну – ну чистый романтик!
– Нина, как старожил здешних мест, кого из своих соседей, тех, кто были с вами у Чебукиани, вы знаете лучше всего? – спросил он после паузы.
– Ну, я уже говорила: Александру Модестовну, Костю, Леру знала, но… С Сашкой Кузнецовым тоже прежде встречались.
– Кузнецов, а-а. – Колосов вспомнил парня с подбритым затылком, утихомиривавшего Сорокина в опорном пункте. – Он вроде родственник будет этой вашей вдове художника?
– Племянник. Когда еще его мать была жива, они часто летом приезжали к дяде Георгию. Такой мальчишка был озорной – ужас. Форменный хулиган, никому проходу не давал – тут же в драку кидался. Потом с возрастом поутих, поумнел. – Нина улыбнулась, словно что-то припоминая.
А Катя отметила про себя, что Нина не особенно общалась там за столом с этим парнем, оказавшимся, как выяснилось, тоже знакомым ее детства.
– А он вообще чем занимается? – спросил Колосов.
– Сначала он вроде в гору пошел, как мне рассказывали, – фирма у него была какая-то рекламная. Потом погорел. Торговал понемножку – поставки из Испании вина, кожгалантереи, ну и… Кризис, в общем. – Нина наморщила лоб. – Бог знает, сколько мы не виделись. Там у Александры я его поначалу даже и не узнала. А сейчас его Смирнов к себе взял, в театр.
– Кем же? – удивилась Катя.
– Менеджером по снабжению – что-то в этом роде, так мне Сашка сказал. Он пробивной, луну, если захочет, с неба достанет. В нем жилка коммерческая ключом бьет. Но что-то ему не везет в последнее время. Хотя кому везет-то? Александра Модестовна наверняка его по знакомству к Смирнову пристроила – трудные времена пересидеть. Все лучше, чем на винном складе менеджером работать – тут все же богема какая-никакая. – Тут Нина состроила презрительную гримаску. – Платят там, конечно, негусто. Но ничего, Сашка никогда не жалуется, не привык. Он сам мне так сказал.
Катя с великим трудом припомнила этого Кузнецова: типичный купи-продай. Шкаф шкафом, да еще этот подбритый затылок. Только золотой печатки на пальце и не хватает – был бы натуральный Черкизовский рынок. Странно, что у этой вдовы художника, в прошлом балерины – не бог знает какой известной, но все же, – и такой плебейский родственник. Впрочем, это поначалу только кажется, подумала Катя, что все эти «люди искусства» живут какой-то «особенной», отличной от простых смертных жизнью. Копнешь поглубже каждого из них, и оказывается, что и жизнь у них как жизнь, и родственники как родственники.
– За столом присутствовали еще двое, насколько я понял. – Колосов сверился с блокнотом. – Мужчина по имени Владимир…
– Ничего про него сказать не могу. – Нина покачала головой. – Впервые в жизни его увидела. Кто он Александре – знакомый ли, близкий ли, дальний ли… – Она посмотрела на Катю. – Красавец расписной, глаз не отвести. На даче у Чебукиани он не живет – это точно. Когда мы уходили, Кать, он шел следом за нами почти до конца улицы. Значит, он не гостит у Александры, а либо дачник здешний, либо у кого-то снимает.
– Ладно, справки наведем. – Колосов черкнул в блокноте. – Но у соседки вашей гостит какая-то подруга.
