– Вы что, спортом каким-нибудь занимаетесь, да?
– Занимался. Давно. Потом на хлеб себе зарабатывал.
– Чем? Гвозди на спор вырывали? Рельсы сгибали? Или вот все телевизоры, примусы починяли?
– Да все понемножку. Все надо уметь в жизни. Нашему брату много чего сгодится.
Катя важно прошлась из угла в угол.
– Когда я сказала, что Сорокину убили, отравили, вас это словно и не удивило даже, – изрекла она самым многозначительным тоном.
– А чему удивляться-то?
– Человек умер. Молодой. Насильственная загадочная смерть.
– Подумаешь, дура полоумная. Костька рад небось аж до заикания. Крылья-то расправит теперь, как херувим. Ну, исполнилось же наконец заветное желание!
Катя смотрела на него: он говорил все это так спокойно, буднично.
– Вас, – повторила она, – словно и не пугает то обстоятельство, что в тот момент, когда мы все сидели за одним столом, один из нас яд в подарочек получил. Ведь если ее отравили, это и там ведь, за чаем, могло случиться… Могло, ведь так?
Он молча, сосредоточенно копался в телевизоре.
– У вас глаза от слез красные. – Катя встала перед ним: на тебе, получай! – Не от пыли. Что я пыль, что ли, не видела? Не слепая. И знаете, меня всегда волновал вопрос, отчего это мужчины, когда им плохо, вообще…
Он подошел к окну – проехала машина, остановилась у дачи Чебукиани. Он проводил ее взглядом. Потом обернулся к Кате.
– А говоришь, не к ней приехала, – усмехнулся он. – Зачем врать-то? Рыбак рыбака, как говорится, да? Что ж, липнем мы все, как мухи на бумагу, как сущие мухи на его дерьмо, липнем… И сказал Псалмопевец: «И стал я как филин на развалинах… Возлюбил ночь больше дня. Так и он возлюбил нас, сидящих во мраке и тени смертной. И сказал: все, все через ближнего – и жизнь, и погибель». Ну, что, Екатерина, смотришь на меня такими круглыми глазами? Не понимаешь? Азбуку-то, значит, еще не проходили, нет? Ничего, подожди. Научит всему мадам Юлия. За один сеанс не сумеет, за десять вдолбит. Она это любит. А потом ты и сама уже никуда не денешься. Хочешь дружеский совет? Если дурью балуешься – кончай. Она ничего такого, искусственного не терпит. Отравленная кровь, говорит. Чистить тебя начнет сначала, прежде чем допустит к… ну, догадываешься к чему? А это, чистка-то, ох как несладко, ох как больно!
– Я разве похожа на наркоманку?
– Ты? Нет вроде. Это я так просто. Тут много всякого народца бывает, есть и такие, – он усмехнулся. – Я же сказал: дружеский совет, на всякий случай. Ваше поколение все ведь сейчас какое-то малость под кайфом… Шизанутые. Иногда так забавно наблюдать.
– Наше поколение… вы так это говорите, словно вам самому сто лет. Ваше поколение, если и за ним понаблюдать, не менее забавное. Одна вот эта тельняшечка чего-нибудь да стоит… На флоте служили, да? Плавали, знаем… А что это еще за «филин на развалинах»?
– Библейский афоризм. Библию-то читали когда-нибудь, интересовались, нет? Точный весьма, хотя и туманный.
– Точный по отношению к кому? К вам? А кто это «он», что возлюбил нас, сидящих во мраке и тени смертной?
Он лишь криво усмехнулся, пожал плечами. Жест сей мог означать что угодно. Взгляд его скользнул по Кате. В нем не было ничего, что она привыкла встречать в мужских взглядах. Ей показалось – так рассматривают бесполезную вещь, прежде чем задвинуть ее за ненадобностью на антресоли.
– Лучше б было для тебя, девочка, и твоей подружки от нее подальше держаться, – сказал он. – Но для таких, как вы, любопытство – главный жизненный стимул – угадал, нет? Ровесники, друзья все на гуру помешались. Все о духовном руководстве грезят – кто в кришнаиты подался, кто в Тибет, кто в сайентологи за просветлением мозгов. Модно просветления-то стало искать, да? Стильно – так это сейчас у вас зовется? Только та, к которой ты липнешь со своими поисками-то, такой же гуру, как… Ну ладно, не буду, чего уж там… Запомни только одно: такие поиски имеют обыкновение дурно кончаться.
– Как у Леры, что ли, дурно? – дерзко спросила Катя. Она отчего-то начала злиться. ОНА НЕ ПОНИМАЛА, О ЧЕМ ОН ЕЙ ГОВОРИЛ. Ей было лишь ясно, что он все время имеет в виду Юлию Павловну. И словно предостеречь от чего-то пытается – от чего? – Как с Лерой, что ли? – повторила она упрямо.
– Ну, нет, конечно. – Он в который уж раз (в сотый, наверное) усмехнулся. – Лерка – совершенно особый случай. Хотя как посмотреть… Разве в первую вашу встречу она не сказала, что любые, самые потаенные желания сбудутся, только надо хорошо, очень хорошо попросить.
– Я не понимаю – она, он, – вы такими загадками изъясняетесь, филин какой-то библейский… А с Сорокиной я и слова-то не сказала, если вы ее имеете в виду. Или не ее? Юлию Павловну?
– Ого, да тут у нас работа кипит! Что, ремонтную мастерскую открываешь, Вова?
Катю перебили, загадочная беседа была прервана самым бесцеремонным образом. И Кате тут же стала понятна причина того, что Нина так замешкалась с поисками инструментов: на террасе стоял Кузнецов, держа под мышками по огромному полосатому арбузу. А Нина выглядывала из-за его плеча.
– Ну, куда сгружать, девочки? Командуйте. А ты, – он насмешливо кивнул «человеку в тельняшке», – ты тут уже? Ясно-понятно. Соперник? Не потерплю.
– Приехали? Я машину твою из окна видел. А наши вас только к вечеру сегодня ждут. Своего-то привез? – Владимир забрал из рук Нины долгожданные инструменты, которые были уже ни к чему.
– У него эфир был с утра на радио. Задолбали его там вопросами. До интервью ему сейчас этих только… – Кузнецов поморщился. – Не наладилось у него, нет?
На этот непонятный вопрос собеседника Кузнецов только отрицательно мотнул головой. Катя слушала
