– А мы вас с собой заберем, – Кузнецов выразительно посмотрел на Нину. «Ах ты господи боже мой!» – подумала Катя.
Нина под благовидным предлогом – «молока хотите?» – отошла к холодильнику. «Кокетка, Нинка, старая. – Катя от души забавлялась, глядя на эту парочку. Даже мрачный осадок, оставшийся после подслушивания в чужом саду и разговора с „человеком в тельняшке“ понемногу прошел. – Он ей почти в любви публично признался, а она только глазами стреляет… Ну, надо же, совсем пропадает парень! Бедняжечка Кузнецов. И как это у них быстро, у мужчин! Сто лет с детства не виделись, знать ничего друг про друга не знали, потом только глянул за столом мельком и – раз! Зажглось ретивое. Нет, забавные все же существа – мужчины». Кате было смешно и интересно: а что дальше из всего этого дачного романа выйдет? Кузнецов вон про испанцев толкует, а Нина тоже человек чести. С ней, если он все это так, от скуки затеял, трудно ему будет столковаться. А если что серьезное у него, то…
– Смотрите-ка, еще один к вам гость. – Владимир, отложив арбузную корку, выглянул в окно террасы.
По ступенькам крыльца поднимался Константин Сорокин. Он успел уже переодеться. Вместо летнего бежевого костюма, в котором Катя видела его с чердака, когда он разговаривал с работягами у калитки, теперь на нем были шорты цвета хаки и белая футболка.
– Костя… проходи. Хорошо, что ты зашел… Здравствуй… Костя, – Нина поднялась из-за стола. По ее сразу изменившемуся лицу Катя поняла: да, это вам не Шурка Кузнецов с побритым затылком – простец и болтун. Это явился настоящий «друг детства», воспоминания о котором так сильны и ярки, что никакая разлука в семь лет не способна…
– Там Олег Игоревич тебя, Шурка, обыскался вконец, – сказал Сорокин холодно. – И Александре ты нужен. Она о чем-то с тобой поговорить хотела.
– Ах черт, забыл перед старухой своей отчитаться! – Кузнецов хлопнул себя по затылку. – Вот что, девочки, вы со мной делаете, забывать начал про все! Бегу, лечу. Чур, оставить на мою долю еще полосатой ягоды. Я сейчас вернусь. Старуха моя только…
– Какая она тебе старуха? – Сорокин сдвинул брови. – Выбирай, знаешь, выражения, когда говоришь об Александре Модестовне!
«Какие мы грозные стали. – Катя удивленно уставилась на „брата погибшей“. – Что за новая сцена? Этому что еще нужно? Верный рыцарь какой… Это что-то новенькое, кажется, – он и Александра…»
– Костя, ты садись, арбузы чудесные, Шура вот угостил. Из Москвы привез, – засуетилась Нина, подвигая Сорокину свободный стул. – Садись же, угощайся.
– А с тобой, Нина, я тоже хотел поговорить. – Сорокин оскорбленно выпрямился. – Я не ожидал такого с твоей стороны. Не ожидал… Что ты до сплетен опустишься!
– Каких сплетен, что ты, Костя?
– До самых низких сплетен о моей семье, о муже моей матери! Я сейчас из прокуратуры – там два лба каких-то, два скота в дерьме меня искупали… Все белье мое вывернули с чьей-то услужливой подачи. Я догадываюсь с чьей. – Сорокин бешено сверкнул на растерявшуюся Нину глазами. – И не смей мне зубы заговаривать! Ишь ты, овечка… На кой черт ты им рассказала? Они же к вам, к тебе тогда вечером приезжали. Справки про меня наводили, да? А ты и рада стараться! Рада осведомленность свою показать, да? Про Лерку, про мужа моей матери… Все сплетни досужие выложила, да? Все про меня донесла?!
– Костя, я ничего такого никому не говорила. – Тут, как отметила Катя, Нина все же слегка покривила душой. – Мы так давно с тобой не виделись, что я могу о тебе знать? За что ты на меня взъелся? Я просто…
– Ты и раньше не в свои дела совалась! А теперь я с твоей подачи должен оправдываться перед этими…
– Потише, потише! – Кузнецов встал из-за стола – лишь посуда зазвенела. – Ты что тут разорался, а? Ты что к ней пристал?
– А ты не лезь ко мне!
– Я тебе сейчас, скотина такая, так не полезу…
– Ребят, хватит, кончайте. Баста, мужики, ну! Это ж смешно просто, – подал голос Владимир. Однако Катя отметила: он и пальцем даже не пошевелил, чтобы «по-мужски» разнять ссорящихся. Как и во время припадка Сорокиной и общего смятения за столом, он и сейчас не вмешивался – сидел себе, выковыривал спокойненько черные семечки из спелой арбузной мякоти.
– Не трогай меня! Убери руки! – Сорокин попятился, но взбешенный Кузнецов сгреб его за футболку и, толкая в грудь, потащил к двери.
– Не смей на нее орать, – прошипел он. – Что, злость стало не на ком срывать? Одной Лерки тебе мало? Мало, да?
Сорокин сразу же как-то насторожился, глаза его недобро вспыхнули. Он крепко ухватил Кузнецова за запястье, отрывая его от себя, и тут… Катя услышала тяжелый вздох, обернулась и… Нина, белая как мел, прижала руку к груди и кренилась со стула набок. Катя бросилась к ней:
– Нина, что, что с тобой?
– Что-то плохо… голова кружится, темно… – Нина словно ускользала куда-то от них, от себя. – Сахара, наверное, переизбыток… Глюкозы, это бывает… Ты не волнуйся… Темно как…
Кузнецов, мигом отпустив Сорокина, ринулся к ним.
– Нинка, что с тобой?
Нина тяжело висела на Катиных руках. Она была без сознания.
– Это обморок… Наверное, обморок… это бывает так. – Катя храбрилась, но у нее дрожали губы: и верно, обморок ли это? Вспомнилась Сорокина, распростертая на траве. – Шура, куда вы ее? Куда ты ее тащишь? Осторожнее!
Кузнецов, не долго думая, не слушая никого, схватил Нину на руки и выскочил на крыльцо. Катя устремилась следом. Думала: он несет ее на воздух, чтобы она отдышалась. Но Кузнецов чуть ли не бегом
