– Ну а что же это мы на пороге все стоим? – Нина взяла его за руку. – Пойдем к нам.
– Да я, собственно, за вами и пришел. Хотел вот к себе тебя с Катериной позвать. Там, в Москве, с поминками как-то не вышло ничего. Так я по пути все купил, и вина хорошего, думал, с вами сестру помяну. – Сорокин поднялся на крыльцо и заглянул в дверь. – Катя, вы не против, если я вас приглашу?
– Конечно, нет, спасибо. Мы идем. – Катя тут же как бдительный страж выглянула с террасы.
– Только мы одни? – Нина удивленно пожала плечами. – А Александру Модестовну, остальных разве не позовешь? Даже не зайдешь к ним?
Сорокин молчал. В лице его что-то изменилось. Из сентиментально-печального оно стало замкнутым.
«Что ж тут удивительного, Ниночка, – решила Катя, – что в день похорон он не желает переступать порог дома, где, быть может, и убили его сестру».
Сборы были недолги: только дачу запереть да перейти через улицу на соседний участок. Импровизированный поминальный стол был уже накрыт на первом этаже жилища Сорокина. Фрукты в глиняной вазе, конфеты, готовая закуска на блюде, две бутылки красного дорогого испанского вина и бутылка водки. Рюмки были разнокалиберные. Кате, например, достался хрупкий вместительный колокол из дешевого стекла на тонюсенькой ножке. Сорокин разлил вино, а себе плеснул солидную порцию водки.
– Ну, пусть ей будет спокойней там. – Он смотрел в рюмку, точно сестра его была в том крохотном горьком озерце, а не в сырой земле. – Пусть Лерке моей будет там лучше, чем здесь было… – Он залпом выпил, а потом посмотрел на Нину, которая лишь пригубила вино. – А я ведь желал ее смерти. И часто. Даже говорил иногда ей в глаза: когда ты только сдохнешь, полоумная дура…
– Не надо. Брось, Костя, не вспоминай. – Нина, как и на крыльце, хотела взять его за руку, успокоить, но он резко дернулся, снова потянулся к бутылкам. – Ты же ни в чем не виноват перед Лерой. И это не ты так говорил, это твое отчаяние, усталость, нервы. У каждого бывают срывы. Ты ведь в душе не хотел, чтобы она умирала.
– Я хотел. Дело-то все в том, что я хотел. – Сорокин смял в пальцах виноградину, оказавшуюся с гнилинкой, вытер пальцы салфеткой. – Ну, вот теперь один и остался.
Повисла гнетущая пауза. Сорокин молча долил им вина. Катя молча выпила. А что толку было отвечать ему?
Она рассматривала обстановку дачи. Видимо, в своем банке до его краха Сорокин получал неплохое жалованье, если мог позволить себе такую вот мебель, такие стильные шторы, японскую видеотехнику. Внимание ее привлекли красивые кружевные салфетки на спинках кресел. Они были связаны причудливым ажурным узором.
– Как уютно у вас тут, – сказала Катя, чтобы хоть как-то разрядить эту замогильную тишину. – Какие кружева славные. Это не Лера случайно вязала?
– Это Александра Модестовна подарок мне сделала. Она на даче всегда вяжет. А потом друзьям дарит – скатерти, салфетки, коврики. – Сорокин подвинул девушкам вазу с фруктами. – Угощайтесь, не стесняйтесь, пожалуйста.
– Это называется немецкий узел, – Нина потрогала попурышки узелков на кружевах. – У меня на работе девчонка одна по моделям «Бурды» вяжет. Показывала мне вот такой узор для летнего топа.
– Красивый, – согласилась Катя. – Очень даже… – Она поднялась из-за стола, сделала несколько шагов по комнате. Какое коварное вино, выдержанное и крепкое… – Костя, помните наш с вами вчерашний разговор? Я отважилась вам дружеский совет дать: подумать, что же такое произошло с вашей сестрой. У меня такое ощущение, что вы думали и даже сейчас эти мысли вас не оставляют в покое. Но все дело-то в том, что со смертью Леры ничего тут не закончилось. Сегодня утром эта история получила новое продолжение.
– Какое продолжение? – Сорокин смотрел на рюмку, которую вертел в пальцах.
– В поселке ночью произошло новое убийство. Жуткое и небывалое. Вчера вы дядьку одного косить нанимали – помните его? Так вот его и зарезали его же собственной косой. А кровью его залили чуть ли не всю Май-гору, – выпалила Катя.
Сорокин вскинул голову: в темных глазах его было недоверие, сомнение, удивление.
– Убийство? – переспросил он охрипшим голосом. – А что милиция говорит?
– К нам снова следователь приходил, – сообщила Нина. – К вашим, кстати, тоже. Придет теперь и к тебе непременно. А в поселке на всех углах шепчутся. Я в магазин ходила: там все всё уже знают. И слухи такие мрачные, такие странные.
– Какие еще слухи? – Сорокин резко встал, принес с подоконника стоявшую за шторой пепельницу, достал сигареты, но, глянув на Нину, отложил их.
Нина хотела было что-то ему ответить, но Катя быстро ее перебила:
– Костя, извините, я слышала, вы специалист в теологических вопросах, древними языками увлекаетесь, это что, хобби у вас такое?
Сорокин хмуро и удивленно хмыкнул: он явно думал об услышанной новости:
– Да нет, так просто, баловство. Дилетантство сплошное. Но я давно этим занимаюсь, – сказал он нехотя. – Сейчас просто время свободное есть, пока с работой не утряслось. Вот я и корплю понемножку.
– Если не секрет, над чем же?
– Собираю материалы по истории Александрийской и Антиохийской церквей. Перевожу кое-что. У меня библиография по той теме неплохая. Часть на компьютере дома. Хотел сюда «ноут» взять, да тут вечно с перепадами напряжения проблема, боюсь запороть. – Сорокин вздохнул. – Для книги хочу материал поднабрать, ну хоть, на худой конец, для комментария к Сократу Схоластику.
– А у вас тут, наверное, библиотека. Вот классно, как у настоящего ученого-филолога. Не позволите на книги полюбоваться? – Катя улыбалась ему почти нежно.
