– Тогда вернусь назад. А ты за сорокинским домом следи. Если он погасит свет, иди сразу же к калитке. Одно дело, если он спать ляжет, другое – если все же надумает к соседкам заглянуть или еще куда-то направится.
– Мне след в след за Костькой топать? – пошутила Нина, но шутка получилась плоской, потому что и ей уже передалось лихорадочное Катино настроение.
– Сама решишь по обстановке, – сказала Катя.
– Но Никита не разрешил нам самим туда соваться… – Кажется, это был последний Нинин довод.
– Да ну его в баню с этими советами! – Катя уже вертелась веретеном по террасе: скакала на одной ноге, натягивая джинсы, рыскала в поисках ветровки. – Гениальный Сыщик наш только пока одни факты констатирует, а тут соседей режут и травят, как кроликов!
Осторожно, чуть ли не по-пластунски, пересекли они участок и добрались до сарая. Ночь была, как и все предыдущие, теплая и душная. И безлунная. Отсутствие луны – Кате эта деталь запомнилась особо. Прогноз погоды вроде бы не обещал дождя. И тем не менее тучи пришли с востока и заволокли небо.
– Ну, с богом. Если что – кричи громче. – Нина прислушивалась, как зверек в норке. – А я как штык буду у калитки.
– Что это? – Катя вздрогнула: резкий протяжный крик прозвучал в ночи – где-то далеко в лесу за рекой.
– Птица, наверное. Филин на развалинах. – Нина поежилась, вглядываясь в темноту. – Впрочем, какие филины, всех на чучела уже давно перевели.
Катя, согнувшись, нырнула в заросли боярышника. Ни зги не видно. Где ж эта дыра в заборе? Сейчас бы фонарик… Она наугад шарила по доскам руками. Оцарапалась о ветку.
– Все, тут она, ну, я пошла, – Катин голос донесся уже с соседнего участка.
Путь до дома был знаком: надо только держаться в тени зарослей по забору. В прошлый раз днем Катя добежала до жасмина под окном за считанные секунды. Но сейчас, в темноте, видя перед собой как ориентир лишь ослепительно оранжевые окна, она на каждом шагу спотыкалась и в довершение всего пребольно ушибла ногу о какой-то корень.
На углу дома Катя остановилась, стараясь не попасть в полосу электрического света, льющегося с террасы. Там кто-то был: за тюлевыми шторами двигался чей-то силуэт. Однако с такого расстояния ничего не было слышно.
Катя, снова согнувшись в три погибели, шмыгнула к стене. Фундамент дома был высоким, кирпичным. Сидеть вот так на корточках под окнами, прижимаясь спиной к холодному камню, было катастрофически неудобно. Она уже хотела было сменить пункт наблюдения, как вдруг…
На террасу кто-то вышел – скрипнули половицы.
– Что, уже пора? Уже идете? – раздался голос Александры Модестовны – нервный, тревожный. – Где Олег?
– Еще рано. Он там, наверху. Не время еще, – ответил голос Юлии Павловны. – Откуда ты знаешь? Ты и на часы даже не смотришь!
– Еще рано, я чувствую. А что ты-то так нервничаешь, Саша? По-моему, нет для этого причины.
– Не мне, конечно, давать тебе советы, – Александра Модестовна сразу же сбавила тон. – И не мне тебя учить. Но не кажется ли тебе, что ты заходишь слишком далеко на этот раз? К нам, как видишь, уже следователь прокуратуры пожаловал. И если выплывет что-то и с мальчишкой… Если он только кому-то проговорится… Юля, это же такой скандал!
– Он ничего никому не скажет. И не надо устраивать мне сцен в такой день. Ты прекрасно знаешь: я уже не в силах ничего изменить. Ты что, не видишь, что мы уже не можем остановить это? Мы должны только подчиняться. Запомни, иначе… И успокойся. Все уже на пути к завершению. Скоро все будет позади.
– Не заговаривай мне зубы, пожалуйста. Тебе что, не ясно, что Олег догадался насчет мальчишки? Он же мужчина! Юля, ну я прошу тебя. Есть ведь какие-то границы!
– Для кого?
– Ну только не начинай, вот этого только, пожалуйста, не начинай. Я сейчас не на сеансе у тебя. С Олегом можешь так разговаривать, раз он все от тебя терпит, с этим спортсменом своим… А я тебе серьезно заявляю: с подобными вещами не шутят! Он же малолетка. Если только этот мальчишка кому-то проболтается про твои с ним художества…
– Замолчи. Я тебе сказала: заткнись!
Катя замерла: однако какими разными голосами умеет говорить эта женщина! Словно у нее, как у двуликого Януса, – два языка. Или один – раздвоенный.
Тяжелые шаги по террасе, скрип стула.
– Не стоит так беситься, Саша. Ну что ты, в самом деле? Он придет. Ты ведь его ждешь? Так вот: он явится. Не сейчас, позже.
Катя напряженно слушала: снова Хованская, и снова голос другой, другая интонация – вместо гневной, повелевающей теперь елейная, с плохо скрываемой (явно намеренно) ноткой издевки и сочувствия. Но кого же, судя по ее нервному тону, так жадно и нетерпеливо ждет ее приятельница?
– Ты мне каждый день это твердишь! – голос Александры Модестовны.
– И он приходит каждый день. И остается с тобой.
– Я его теряю, Юля. Я чувствую: я теряю его! Я с ума схожу. Вся эта наша чушь, которой я пытаюсь его удержать… Я думала, после ее смерти у нас с ним все как-то определится, наладится… Но сегодня день похорон, а он даже не пришел!
«Сорокин, – догадалась Катя. – Ах вот оно что, оказывается…»
