– Вчера я как раз отнес для нее подробный комментарий для 90-го псалма Ветхого Завета, – произнес он медленно и внятно. – Ниночка, радость моя, отчего-то и тебя мои филологические опусы страшно интересуют. 90-й псалом: «Да не убоимся ужаса ночи, – называется, – дневной стрелы не убоимся и язвы, стерегущей во мраке».
– Нину все это интересует потому, – вместо подруги ответила Катя, – что в поселке нашем, по версии милиции, произошло сегодня ни много ни мало как ритуальное убийство с сатанинским душком. Об этом вся Май-Гора судачит – сходите вечером к магазину, еще и не то услышите. И хочу вам, Костя, если вы, конечно, мне позволите, дать еще один, чисто дружеский совет. К раздумьям о гибели вашей сестры прибавьте также еще и пару-тройку мыслей по истории становления Александрийской церкви и вековой борьбы ее с тем, кого вы так причудливо именуете Чужим. А также о теологически разносторонних увлечениях некой особы, живущей с нами по соседству, которая явно воображает себя Андоррской Волшебницей. Что вы на меня так странно смотрите?
Сорокин потянулся и налил вина в ее бокал до краев, расплескав на пол.
– Пью за ваше драгоценное здоровье, Катя, – сказал он. – Твое, Ниночка, тоже. А что до совета… А что тут думать-то? И так все ясно.
– Что тебе ясно? – Нина тревожно смотрела на изменившееся, побледневшее – то ли от водки, то ли от волнения – лицо Сорокина.
– Ну что тебе ясно-то?
– Человек человеку – демон. Юлия наша не устает это повторять. И поверьте, эта мысль ее совершенно не радует.
Он выпил водку залпом и сразу же налил себе еще.
Катя следила за ним: от его прихода, от этого его неожиданного приглашения она ожидала большего. Это был словно некий шанс – ему и Нине – вернуть былую искренность их отношений, былое доверие. И Сорокин сам к этому стремился, иначе зачем он пришел к Нине в день похорон своей сестры, единственного близкого человека? Но шанс был упущен. И кто из них был виноват в этом? Быть может, даже не он, а эта тема, которой они так неожиданно коснулись!
Катя внезапно поняла: Сорокин никогда больше не сделает им шаг навстречу. Даже если бы сам очень захотел, не сможет, потому что… И эта неожиданная перемена в его намерениях и настроении произошла только что, у них на глазах. Во взгляде его теперь были не печаль и горечь, а отчуждение и неприязнь. Он явно уже тяготился тем, что пригласил их к себе.
Глава 23
ОРЕХОВЫЙ ПРУТ
– У меня такое ощущение, что Костька попал словно в какую-то сеть и не может выпутаться.
– Он уже не хочет даже пытаться это сделать, Нина.
Они вернулись «из гостей» в совершенно разном настроении: Нина в подавленном, а Катя… Она никак не могла успокоиться. Дом, сад, Май-гора, эта речка там, за рощей, ласточки в вечернем небе, свистки электричек на станции за лесом, глухие заборы, заросшие лопухами и шиповником, – вообще вся эта сонная дачная атмосфера раздражала ее до крайности. А бездействие и неизвестность уже даже не угнетали, а форменно сводили с ума. Катя просто не находила себе места. Ей все казалось, надо что-то предпринимать, что-то делать! От ее утреннего выжидательного настроения к вечеру и следа не осталось. Наверное, в этом было виновато коварное испанское вино, которое Сорокин все подливал и подливал ей в бокал.
Но что бы там ни было, в тот роковой вечер Катя ощущала небывалый прилив сил. Ей-богу, ей море было по колено! И любая, самая сумасшедшая и нелепая авантюра казалась лучшей, нежели тоскливое ожидание новостей на скамейке под липами, уплывающими вместе с садом в глубину ночи.
– Я просто не могу представить его в роли убийцы, – упрямо заявила Нина. – Что бы мы там сегодня ни говорили – не могу.
– Отравить человека, Ниночка, вполне по силам и мужчине, и женщине. Но справиться с Колобродом мог только мужчина.
– А если этот алкаш был пьян до бесчувствия и не мог сопротивляться?
– Подсознательно тебе хочется подозревать в роли убийцы именно женщину, согласись. Потому что все мужчины из них тебе симпатичны, – безапелляционно сказала Катя.
– Да, все, кроме твоего Ящера разлюбезного. Но на самом деле мне вообще никого из них не хочется видеть в этой роли, это же все-таки наши соседи. Никого, кроме…
– Кроме? – переспросила Катя. – Кого же?
– Кроме того, кого тут же таинственно именуют Чужим.
– А тут нет чужих, Нина. Как видишь, в Май-Горе все свои в доску люди. – Катя смотрела в окно: в доме Сорокиных на первом этаже горел свет. Значит, Константин пока еще там, подумала Катя, корпит над своим Евсевием Иеронимом.
Около половины одиннадцатого, когда по телевизору закончился фильм, который они смотрели вполглаза, Катя снова прильнула к окну. Сорокинская дача по-прежнему была освещена.
– Слушай, Нина, – Катя оглянулась на приятельницу, скучающую перед экраном. – Я так больше не могу. Надо что-то делать. Я умираю от любопытства – хочу знать, что у них там сейчас происходит.
– Но под каким предлогом мы в такую поздноту к Александре заявимся?
– Не надо предлога. Я воспользуюсь дырой в заборе.
– А если тебя увидят?
– Сейчас ночь, а я днем ходила, и, как видишь, не засекли.
– Авантюристка несчастная… – Однако по Нининым глазам было видно, что и ей смерть как хочется новостей. – Но под окнами можно и не услышать ничего.
