времени в нем изменилось. Я замечала. Он стал вопросы отцу задавать.
– О чем?
– О Боге. О том, как Бог устроил этот мир.
– Фамилию его настоящих родителей вы знаете? – спросил следователь Жужин.
– Мать звали Тамарой, фамилия такая литовская или польская – что-то вроде Миржеч или Миркас, а может, украинская Миржаченко. Мне уже не вспомнить. Тихвинский однажды об этом сказал, и больше мы этой темы не касались.
– И за столько лет никто из его родственников не объявлялся, никто не интересовался его судьбой?
– Когда он был маленький, отцу протоиерею иногда звонили. И он сам звонил. Даже мне поручил звонить, это когда Лавруша лежал в детской больнице, я звонила и диктовала результаты анализов.
– Куда вы звонили?
– Не знаю, был телефон один… – Анна Филаретовна снова полезла в сумку и долго шарила там по дну, потом извлекла пухлую, растрепанную, перетянутую резинкой записную книжку с пожелтевшими и замусоленными страницами. – Вот тут вроде остался… на какую букву-то… вроде на «И».
– Почему на «И»? – спросила Катя. – Кто с вами говорил?
– Женщина, женский голос.
– Может, это мать? Настоящая мать, посмотрите на букву «Т» или на «М».
– Нет, таким командирским тоном матери не разговаривают. Его мать умерла родами. А то была не мать. Точно на «И», вот они, телефоны, два их тут.
– Почему они записаны у вас на «И»? – Следователь Жужин забрал у нее книжку, чтобы списать номера.
Начертанные в середине страницы фиолетовыми выцветшими чернилами среди прочих номеров, они были семизначными и начинались на 201.
– Потому что «институт», – ответила Анна Филаретовна. – А потом все звонки прекратились, как отрезало.
Глава 40
Близнец
Да, да, да, их, конечно, содержали отдельно, «сепаратно, разведя по разным кабинетам» – придерживаясь десятилетиями устоявшейся в уголовном розыске традиции.
Отец Лаврентий и Лиза оставались в приемной, сидели на диване, он держал ее за руку. Владимира Галича и юриста Маковского попросили «подождать» в малом зале для совещаний под присмотром оперативников.
Все, как всегда, рутинно, привычно, подчиняясь правилам и инструкциям. Но их взгляд… В тот момент, когда Галича вели через приемную в кабинет Гущина…
Взгляд братьев, исполненный преданности, нежности, на которую обычно так скупы мужики и молодые парни.
У Кати защемило сердце… Только один раз в жизни она видела, испытала такое же… такое же чувство единения. Ей тогда казалось, что серые глаза не лгут никогда.
Не лгут?
– По крайней мере теперь явка с повинной священника получает хоть какое-то логическое объяснение, – сказал следователь Жужин. – Ради брата он мог взять на себя смертный грех – убийство. С вашего позволения, Федор Матвеевич, я его брата-близнеца допрошу сейчас прямо на протокол.
– Галич – ваш, – полковник Гущин уступил свое место за письменным столом Жужину, чтобы тому было удобнее записывать показания.
Сам сел сбоку рядом с Катей.
Начали!
Владимир Галич выглядел очень спокойно. Жужин цепко его оглядывал: врешь, парень, не можешь ты не волноваться, не психовать. Руки… руки тебя сейчас выдадут.
Галич скрестил руки на груди.
– Загадку ваш брат – отец Лаврентий – нам подкинул в Новом Иордане, – начал Жужин. – Мы с этой загадкой еле разобрались, доказывая его алиби. А теперь новая загадка – ваше родство.
– Что ж тут загадочного, мы братья, родителей потеряли, в детдом не попали, росли по разным семьям. Родителей своих любили и считали за родных.
– Но от вас ведь не скрывали дома, что вы приемный сын.
– Наслышаны о нашей семье? – Владимир Галич улыбнулся. – От кого, интересно? Есть много охотников рассказывать небылицы. Но это правда. Мой отец считал, что лучше мне знать правду. Он так говорил – лучше я это тебе скажу, чем ты потом узнаешь на стороне. Я отца за это уважал – за прямоту, за честность. И он был мой отец – понимаете? Иного я не знал.
– А когда вы впервые встретились со своим родным братом – отцом Лаврентием?
Вопрос следователя звучал прямо по Фрейду: «братом – отцом». Резало слух.
– После смерти отца. Два года назад.
– До этого вы не встречались?
– Нет.
– И не знали друг о друге?
– Я узнал… отец сказал мне перед смертью. Ну, о том, что у меня есть еще и родной брат, что мы были близнецы. Я начал искать. Приложил максимум усилий и нашел.
– А раньше искать не пытались?
– Я же не знал. Отец был против… Он… это сложно, он меня оберегал, наверное, и берег для себя, для нашей семьи – Галичей. Это сложно. Когда он умер, я уже делал то, что считал нужным. Я отыскал Лаврентия.
– Каким образом искали?
– Деньги платил за поиски, за сведения.
– Обращались в частное сыскное агентство?
– Не без этого.
– В какое именно – адрес, пожалуйста.
– К приднестровским следопытам. Слышали про таких?
Жужин переглянулся с полковником Гущиным.
– Серьезно, Владимир Маркович? – спросил тот.
– Вполне, – Галич усмехнулся. – Такие вещи, как поиски родственников, упираются в деньги.
– И какое же было чувство у вас, когда вы наконец нашли брата?
– Счастье.
– А у отца Лаврентия?
– Он тоже был счастлив. Сначала ему туго пришлось, он же считал себя… единственным и… в общем, родным там, у себя в семье. Но мы с ним, мы же близнецы. В глубине души он тоже всегда знал, подозревал. Хоть и не признавался никому.
– Вы отчисляли деньги на строительство церкви в Новом Иордане?
– Да, я помогал Лаврентию.
– И это целевые транши?
– То есть?
– Вы ведь не церкви помогали, а брату.
– Какая разница, он у меня священник. Я не хотел, чтобы его отсылали далеко служить, в дальний приход. Мы только-только нашли друг друга. Я имею возможность помочь, я богатый человек благодаря своему отцу.
– Вы и дальше намерены помогать?
– Всегда и во всем. Его жена Лиза больна. Я хочу, чтобы они вместе со мной поехали за границу на лечение. Мы найдем для Лизы хорошую клинику – в Швеции, я уже договорился, ей там помогут.
– Вы ведь яхту строите в Финляндии?
– Да, для всех нас. Для Лаврентия, для Лизы – это теперь моя семья.
– Но у вас ведь был старший брат Борис. Родной сын вашего отца.
