– На том стоим. Ну так как же… – Она тревожно искала глазами его глаза. – Будет контракт?
Он склонился над столом, светлые волосы упали ему на лицо, скрыли его.
– Раз вы так этого хотите – контракт будет. Олли, будь добр, принеси из моего кабинета бумагу и ручку.
Юноша медленно поднялся.
– Ну что же ты? Я жду.
Олли пошел из столовой, вернулся через минуту. Следом Лели внесла дымящийся кофейник. Верховцев набросал что-то на бумаге.
– Вот, прочтите и, если устроит, подпишите.
Анна жадно схватила листок.
– Две с половиной! За каждый раз! Класс! Я подписываю, Игорь, подписываю, да? – Она быстро черкнула внизу листа.
– В понедельник мы заверим документ у нотариуса, – сказал Верховцев.
– А нельзя сегодня? – Она очень волновалась: вдруг они передумают?!
– Сегодня я занят, Аня.
– А завтра – выходные, – внезапно вставила Лели. – Дотерпи уж до понедельника.
– Я… – Она оглянулась. Сзади стоял Данила, протягивая ей на ладони два пузырька.
– На, заслужила.
– Спасибо тебе. – Она сжала его руку. – Ты отличный парень. Вы… Все вы – молотки здесь. Люди, настоящие, не то что… – Она резко стерла что-то со щеки. Данила заметил капельку-слезинку. – Я таких, как вы, никогда… Да для таких, как вы, я… я луну с неба достану.
Когда душа статистки отлетела в мир опийных грез, они все немножко расслабились. Лели молча курила в кресле в гостиной. Перед ней на полу стояла бутылка «Реми Мартен», лимон на блюдечке. Верховцев поднялся в комнату Мастера. Только Данила и Олли остались за столом.
– Зачем ты это сделал? – спросил Данила, когда все ушли.
Юноша молчал.
– Зачем ты это сделал?
– Я вернул долг.
– Я тебя спрашиваю в последний раз: зачем ты это сделал?!
– Я сказал: я вернул долг!
Их взгляды встретились. Данила не выдержал первым.
– Какой долг? Что городишь?
– Она спасла меня на вокзале.
– Тебе это приснилось.
– Она спасла меня на вокзале, я спас ее… здесь.
– Тебе это приснилось! – Данила повысил голос.
– Нет.
Данила встал, обошел стол, навис, наклонился над Олли.
– Она тебе нравится? Ну, скажи, нравится, да? Поэтому ты даже плаща не надел, до самого конца был перед ними… перед ней…
– Нет.
– Только не лги мне.
– Я сказал: нет, нет, нет! – Олли поднял голову, ноздри его раздувались.
– Тогда зачем ты это сделал?
Олли хотел было что-то ответить, но тут сзади послышался звон разбитого стекла. В дверях столовой стоял Верховцев. У ног его блестели осколки синей китайской вазы. Он протянул руку к другой, парной вазе, стоявшей на низком резном буфете красного дерева, и медленно столкнул ее на пол. Ваза разбилась.
– Зачем ты это сделал, мальчик? – тихо спросил Верховцев. – Ты хотел обидеть меня?
– Нет, я… – Олли приподнялся.
– Ты хотел меня разочаровать? Уничтожить меня? Ты хотел причинить мне боль?
– Я хотел ее спасти, вернуть долг, я… я не могу, чтобы она умерла! – Голос Олли вдруг сорвался. – Я не хочу этого! Она спасла меня на вокзале! В моем роду платили все долги! Всегда! Всем! Даже холопам! – От волнения его акцент стал очень сильным. Он еще что-то выкрикнул по-литовски, затем рухнул на стул, уткнулся в ладони.
Верховцев медленно приблизился к нему. Лицо его застыло, оно стало каким-то безжизненным, белым – не бледным, нет, а бескровно-белым, лоснящимся, словно брюхо камбалы. Данила на всякий случай подался вперед. Он не собирался давать Олли в обиду даже…
