это такое, она не вникала. Поначалу ей часто представлялись детские веревочные качели, имевшиеся в незапамятные времена на даче ее родителей. Для Кравченко они были слишком хрупки.
– Кать… – Он снова высунулся из ванной.
– Что?
– Ну ты как?
– Что как?
– Как вообще-то? Отошла?
Она вспомнила, как вчера ночью она плакала, плакала, плакала и все никак не могла успокоиться. Слезы потекли в три ручья, едва только она переступила порог своей квартиры. В висках стучали настойчивые молоточки: барсуки и лисы… Жрут человечину… Уже жрут человечину… Банда лесная… не успели скинуть, а банда набежала ужинать…
Растерявшийся Кравченко поил ее крепким чаем, укутывал в плед, возился и нянчился – словом, вел себя крайне сентиментально, суетливо и бестолково. Известие о смерти Лавровского он воспринял внешне весьма равнодушно.
– Завтра, Кать, завтра все разберем. Пей чай, пей скорее…
Катя, стуча зубами, приникала к чашке. Завтра – Кравченко и Колосов точно сговорились!
– И ничего есть не будешь? И кофе пить? – спросила она, зажигая плиту и ставя чайник.
– Я должен быть гулок и пуст, как пересохший колодец. – Вадим с ворчанием застегивал липучки кроссовок. – Катька, дай мне чистое полотенце! А то после в душ и…
Она достала из шкафа требуемое.
– Держи, не потеряй только.
– Когда я что терял? То-то. Разве что голову из-за одной плаксивой особы. Ну, я пошел. К одиннадцати вернусь. А ты – марш в постель. Спи крепко.
– Дел много, Вадя.
– Каких дел?
– Так. Убираться надо, квартиру вылизывать, потом кое-что приготовить.
– Э, брось. Брось, девочка. – Он подошел, обнял Катю, поцеловал ее сначала в ухо, потом в шею. – Зерно разберут мыши, кофе намелют кошки, а розы… розы вырастут сами.
– А мясо? – спросила Катя с улыбкой.
– Какое мясо? – насторожился Кравченко.
– То, что ты купил. Окорок для запекания. Вон в морозилке мерзнет.
– Мясо! – Глаза Кравченко засияли. – Нет уж, мясо ты запеки, постарайся. И Князюшка ведь сегодня на жаркое заявится, и я прибегу после тренировки алчный и жестокий.
Когда дверь за ним захлопнулась, Катя решила последовать умному совету и вернуться в постель. Лежала, ворочалась с боку на бок. Затем зажгла лампу, достала книгу, но… не читалось.
Взгляд тупо скользил по строчкам, выхватывая лишь абзацы да заглавные буквы. Из утренней вязкой тишины выплывали и гудели в ушах неуклюжие строфы: «Привыкай же, о, Катюша, привыкай к сердечным ранам. Эти раны очень остры, как края консервных банок. Как Кинг-Конг, они жестоки и кровавы, как Дракула…»
Она с раздражением потушила лампу, бросила книгу на кресло. Когда в голову лезет подобная чушь, хочется самой себя укусить за руку. «Эти раны так сердечны, как венозная аорта, и кусачи они так же, как глубинная акула…»
Она встала в девять и принялась хлопотать по хозяйству. (Она очень любила это выражение.) В половине двенадцатого вернулся Кравченко, а она все хлопотала. К часу приехал Мещерский, она все хлопотала, хлопотала…
– Кыш, неумеха! – Вадька, вальяжный и размягченный после тренировки и сауны, решил взять кухонные бразды в свои руки. – Дорогу шеф-повару!
У них с Мещерским глаза так и сияли, перелетая от размораживающегося в кастрюле окорока к духовке.
– Почему ты себе не купишь микроволновку? – глубокомысленно изрек Князь. – Быстро, вкусно и…
– И вредно, – парировала Катя. Она сосредоточенно засучивала рукава кофточки, приступая к главному: окорок надо было, как указывалось в кулинарной книге, перед запеканием натереть солью и перцем. И исхитриться при этом не пересолить и не переперчить.
– Почему вредно? Ничего не вредно.
– Там излучение, – заявила Катя.
– Господи, какое излучение? – Мещерский засмеялся. – Кто тебе сказал эту глупость?
– Вредное, электрическое. – На этом все познания Кати в принципе действия микроволновых печей исчерпывались. – И потом, там все не жареное получается.
– Не жареное! А какое же, сырое, что ли?
– Не сырое и не жареное. Микроволновое. – Катя зачерпнула лопаточкой соль из солонки и осторожно прикоснулась «солеными» пальцами к жирной свинине. – Вредное.
