Военный совет, экстренно собравшийся на Катиной квартире, едва начавшись, закончился размолвкой совещавшихся сторон. А было так. Катя взахлеб рассказывала о жертвах новоявленного маньяка, приканчивавшего женщин металлическим штырем, и постоянно повторяла: «А Колосов мне говорит…», «А я Колосову говорю…», «А Никита считает…». Кравченко и Мещерский молча переглядывались.
– Да, Сережа, во-от дела-то какие, – многозначительно протянул Вадим. – Пора, ой пора!
– Да, – неопределенно хмыкнул Князь.
– Что пора? – Катя споткнулась на полуслове. – О чем вы?
– Да о том. – Кравченко поднялся, потянулся, расправляя мускулы. – Что пора бить морду. Мда-а…
– Кому? – не поняла Катя.
– Гражданину, два вечера подряд доставляющему тебя домой на белых «Жигулях». Некоему мистеру Колосову, который активно суется туда, куда ему соваться не следует.
Князь вежливо покашлял в подтверждение.
– Ты смотри, что делается, а? – Вадим обернулся к приятелю. – Третьего дня является эта особа в два часа ночи. Я молчу, слова не говорю, хоть, заметь, вижу у подъезда эту белую мыльницу. Ну, понимаю же, не идиот – коллеги там, наша служба и опасна, и трудна, майор Томин и Зиночка Кибрит и т.д. Но вот не проходит и двух суток, опять эта колымага у подъезда, мистер Колосов ей дверь открывает, и они прощаются. Слишком долго, на мой взгляд, прощаются. Он к тебе, Катюша, на кофе напрашивался, нет? Жалеешь, что не пригласила?
– Прекрати! – Она встала.
– А я еще и не начал ничего, чтобы прекращать! – Кравченко подошел к шкафу и начал перебирать в ящике магнитофонные кассеты.
– Я говорю с вами о важном деле, вы сами поручили мне…
– Мы тебе поручили получить от Колосова интересующую нас информацию, – вкрадчиво заметил Мещерский. – О поездках при луне на автомобилях, тем более белых, и речи не было.
– Но он просто подбросил меня до дома, что в этом такого? – Катя знала, что приятели подначивают ее, но все равно злилась. Ей хотелось всласть поговорить о том, что ее в данный момент интересовало больше всего, выдерживать же, пусть даже и шутливую, сцену ревности у нее не было никакого желания.
– Подбросил! – Кравченко выбрал кассету, вставил в магнитофон и нажал кнопку перемотки. – Конечно, такого пока еще ничего нет. А чтобы и мысли насчет такого не возникали в чьих-то не в меру шустрых мозгах, пора бить морду. В профилактических целях. – Он сделал изящный жест.
– И кто же этим займется? – осведомилась Катя. Кравченко снисходительно смотрел на нее и молчал.
– Уж не ты ли, Вадечка?
– Бокс полезен для здоровья, – изрек Мещерский. – Кровь разгоняет лучше крапивы.
– И не рассчитывайте даже. – Катя облокотилась о стену и приняла наполеоновскую позу. – Руки у вас коротки на гражданина Колосова. Он таких, как вы, одной левой в узел связывает.
– Кто? – спросил Кравченко.
– Он, – ответила Катя.
– В узел?
– Да, в узел.
– Меня?
– Да, тебя, тебя.
– Меня? – Вадим вдруг рывком сдернул через голову шерстяной свитер, обнажив мощный торс. – Меня?
– Тебя. – Катя постаралась, чтобы голос ее звучал как можно увереннее.
– Иди сюда.
– Еще чего!
– Я кому сказал.
Катя выпрямилась.
– Иди сюда. – Кравченко, однако, подошел сам. – Положи сюда руку.
– Отстань.
Он больно дернул ее к себе и прижал ее ладонь к своей груди. Мышцы под гладкой кожей так и заходили, напряглись. Катя попыталась освободиться, но не тут-то было – хватка у Кравченко была железная.
– Думай, что говоришь, – тихо молвил он. Она опустила голову – ей отчего-то стало неловко от его взгляда. Неловко оттого, что Кравченко был так нагло самоуверен в своей физической привлекательности, неловко от присутствия в комнате Мещерского, неловко от того чувства потерянности и покорности, которое независимо от ее воли пробуждало в ней каждое прикосновение к Вадькиному телу.
– Мне больно, Вадя…
Он чуть ослабил хватку, щелкнул магнитофонной кнопкой, включил свое любимое «I'm Alive». Катя не успела оглянуться, как он, плотно прижав ее к себе, сделал с ней по комнате нечто среднее между туром вальса и проходом в танго, талантливо, но весьма неуклюже стараясь попадать в ритм музыки.
