– Ешьте, ребята, на сытый желудок с этой мразью общаться легче, – басил он, угощая их бутербродами.
– Мне самому не по себе что-то, – признался Марголин. – Ну да ладно, на месте сориентируемся.
– Он вообще как себя ведет? – спросила Катя.
– Да по-разному, – усмехнулся Гордеев. – Мы с ним три дня уже беседуем. И все по-разному. Вот отработаю свои эпизоды, сдам в общую папку. Там дело-то многотомное собирается. Эпопея.
– Надо думать. Тринадцать убийств все-таки. – Катя покачала головой.
– Четырнадцать. Четырнадцать, по всему, должно было быть. Мой-то потерпевший, «жигуля»-»семерки» владелец, выжил. Чудом. Врачам памятник должен поставить, с того света выкрали. Его нейрохирург из нашего госпиталя оперировал.
– Прохоров сам их всех убивал? Лично? – Катя приготовилась записывать.
– В основном – да. Был у него, правда, подручный, Уколов. Но тот, как говорится, бил через раз. А Андрюша крови не боялся.
– А остальные бандиты? Они принимали участие в убийствах шоферов?
– Остальные – что-то вроде обслуживающего персонала. Хотя все и соучастники, но с Андрюшей тягаться им не под силу, – рассказывал Гордеев.
Тут в кабинет вошел молодой блондин в белом свитере и серых брюках. Катя поняла, что это оперативник.
– Ну что, пошли к людоеду в гости, – улыбнулся он.
В следственном кабинете ИВС Марголин сразу же включил камеру. Конвойный и оперативник ввели Прохорова. Катя замерла. Ее вдруг охватило чувство гадливости.
– Добрый день всем. – Прохоров вежливо поздоровался и тихонько опустился на табурет, привинченный к полу.
– Здравствуй. – Гордеев кивнул на камеру: – Вот с телевидения к тебе приехали. Не против?
– Нет. – Прохоров пристально посмотрел на Катю, но, встретившись с ней взглядом, медленно отвел взор. А она теперь смотрела на него в упор. Все как тогда, в коридоре розыска: белесые бровки, небесно- голубые глазки, золотистая щетинка на подбородке, прыщики… Только на этот раз кроссовки другого цвета. И снова без шнурков…
– Вы с какой передачи?
– «Милицейские новости», – брякнул Марголин первое попавшееся.
– Милицейские? Значит, снова топтать меня станете?
– Почему топтать?
– Ну как же! Я в тюрьме про себя газетки читал разные: подонок, убийца, садист – как только меня не называли там.
Марголин смутился, пробормотал что-то невразумительное.
– Я в профиль лучше получаюсь. – Прохоров повернулся к Кате. – А почему девушка мне вопросов не задает?
– А какие я вам должна задавать вопросы? – спросила она сухо.
– Ну вы ж корреспондент, профессионал.
– И что?
– Ну как же: «Почему убил?», «Что чувствовал, когда совершал преступление?», «Почему до жизни такой докатился?» – Его голос, негромкий и неторопливый, звенел в тиши кабинета.
– А мне наплевать, что вы чувствовали.
– Да? – Он уперся взглядом в ее ногу. – Значит, так и будешь молчать?
– Вы виновным себя признаете? – спросил Марголин.
– Частично.
– В чем, если не секрет?
– В завладении чужой собственностью. – Отмороженный Андрюша усмехнулся.
– А в убийстве тринадцати человек?
– Эти сказки я на суде послушаю. От других.
– Значит, вы никого не убивали? Так, что ли?
Отмороженный снова обернулся к Кате.
– Ну что, так и будешь на меня смотреть? А за просмотр деньги платят.
– Ну ты, не забывайся, – вставил Гордеев.
– Я не забываюсь. – Прохоров положил ногу на ногу и уперся в ладонь подбородком. – Мой ответ вашей милицейской передаче: я никого не убивал, ясно?
– В тюрьме с вами хорошо обращаются? – продолжал Марголин.
– Да.
