– Может, это и к лучшему, а? То, что он заметил. Как?
Женщина только усмехнулась.
Верховцев направился к себе одеваться. В холле перед зеркалом прихорашивался Олли. Он был в черной шелковой рубашке, заколотой у ворота жемчужной заколкой, и черных расклешенных брюках. Данила, облаченный в смокинг, сидел в гостиной перед камином, курил сигарету и смотрел на огонь.
– Завтра с утра займешься пригласительными билетами, – сказал ему Верховцев.
– Хорошо. Сколько мест?
– Четыре уже заказано: японец, его секретарь, тот художник, господин Ольсен. Два места пусть останутся на всякий случай.
– Хорошо. Художника проверить по картотеке? – спросил Данила, поднимаясь и бросая тлеющую сигарету в агатовую пепельницу.
– Обязательно.
– Потому что он русский? Или ты в нем не уверен?
Верховцев потрепал его по плечу.
– Его рекомендовал сам Гиберти. Но я не хочу неожиданностей.
– А его данные есть в компьютере?
– Должны быть.
Данила заулыбался.
– Хотел бы я знать, как ты объяснил в том агентстве цель всех этих твоих «прощупываний» таких людей. А, Игорь? Как же тебе это удалось?
– А я им ничего не объяснял. Просто заплатил столько, сколько надо, чтобы пропала охота задавать вопросы, мой дорогой. Агентство по выяснению подноготной деловых партнеров работает по европейским стандартам. Что-что, а следить и копаться в чужом грязном белье наши профи выучились быстро. Они навели справки обо всех, бывших в том моем списке, слепили мне программу и запихнули ее в мой персональный компьютер. И теперь тебе достаточно нажать кнопку, чтобы узнать о каждом нашем посетителе много чего интересного.
– О хозяевах – да, – хмыкнул Данила. – А вот о слугах?
– Слугах?
– Ну, например, о секретаре господина Ямамото.
– Это проблемы моих гостей. Если господин идет на такое зрелище, я думаю, он знает, кого из слуг брать с собой.
– Ну, будем надеяться. Хотя я против слуг. Впрочем, не оставлять же их в передней. И так вот от шоферов пришлось отказаться… Ну, ты скоро? Через пятнадцать минут надо выезжать.
– Я скоро. Я не вы, – усмехнулся Верховцев. – Кстати, чуть не забыл. Завтра свяжись с Арсеньевым – пусть подбирает свои цветочки.
– Хорошо, все сделаю, – заверил Данила. – Там почта пришла. Твой Гиберти прислал письмо из Рима. Принести сейчас?
– Потом, после спектакля. Что ты колешь Анне?
– Экстракционный опий. Примерно каждые два дня.
– Она, говорят, испугалась твоей головы, о John the Baptist [2], – усмехнулся Верховцев. – И правда, сходство поразительное.
– Была изумлена. И не только этим, – ответил Данила сухо.
– Чем же еще?
– Тем, что мы ставим в такое время такую пьесу.
– Да?
– Они все, Игорь, сначала удивлялись. Та, что нравилась тебе больше всех, могла часами рассуждать о библейских мотивах. Что только толку?
«О библейских мотивах» – эта фраза звучала в ушах Верховцева на всем пути к Большому. Когда заиграли увертюру и Моцарт наполнил своей музыкой старый театр, он полностью отдался власти «Волшебной флейты». На сцену он не смотрел – старые, обрюзгшие, густо напудренные певцы оскорбляли его взор. Но голоса… над голосами время не властно. И он слушал с наслаждением, слушал и вспоминал.
– Библия, милый мой друг, это неиссякаемый родник, из которого истинный художник может почерпнуть бесконечное количество гениальнейших идей, – так говорил ему некогда синьор Анджелико Гиберти. – На Библии зиждется мир, в котором мы живем. Отринуть Библию – значит, отринуть себя. Что и было сделано. Искусство, отказавшись от библейских сюжетов, выхолостило саму суть своего «я». Без Библии мы никто, мы – духовные импотенты, культурные кастраты.
С синьором Анджелико Гиберти – знаменитым, сумасшедшим, гениальным АНДЖЕЛИКО, Верховцев познакомился в Москве через Ивана Арсеньева. Это было в марте 1995 года. Тогда в Москву, словно в папский Рим, началось настоящее паломничество мировых знаменитостей – Хосе Каррерас, Лайза Миннелли, Ричард Гир, Пласидо Доминго, Пако Рабан.
Гиберти приехал одним из первых. Баснословный гонорар, обещанный ему за два дня демонстрации двух его картин, был только предлогом. Как Гиберти признался впоследствии корреспонденту миланской «Фигаро», ему «всегда хотелось посетить родину Достоевского».
