– Я ж говорил, что он слабоумный, – вставлял Данила лениво.
– Он прелесть, – вздыхал Верховцев. – Ты ничего не понимаешь: Олли – прелесть. Он вытянулся, зачерпнул воды и вылил себе на грудь. Закрыл глаза и медленно и плавно поплыл куда-то по сверкающей радуге-реке, и ладья его была из чистого золота, а в черных парусах свистел горячий ветер. И вдруг с лазурных небес нирваны закапал ледяной дождь. Верховцев встрепенулся, выплеснув через край полванны. Лели, склонившаяся над ним, звонко рассмеялась.
– Я думала, что ты задремал. Решила спрыснуть тебя водичкой похолоднее. Мальчики уже час как вертятся перед зеркалом. – Я сейчас иду.
Она уселась в белое плетеное кресло, стоявшее рядом с ванной.
– Какой необычный фриз. Что-то греческое, да? – Она разглядывала орнамент плитки, облицовывавшей стены. – В моей ванной совершенно иной узор.
– Это по рисунку Фернана Леже.
– А-а… – Она взяла с мраморной полочки флакон духов и вылила в ванну несколько капель. – Она уснула, Игорь.
– Хорошо. – Он с шумом поднялся из воды. – Подай халат, пожалуйста.
Лели смотрела на него изучающе. Затем протянула руку и коснулась его мокрой груди.
– Какая гладкая кожа. Такая кожа, наверно, была у римских патрициев. Только у этих баловней судьбы.
– Нет, – усмехнулся он. – Не только. Я знавал человека, у которого кожа тоже напоминала атлас.
– И кто он? – Лели вела ладонью по его телу вниз, вниз.
– Ирод Антипа.
Она усмехнулась.
– Конечно, кто в этом сомневается? А знаешь что? Наш разговор со стороны напоминает беседу двух сумасшедших. Ирод Антипа! Надо же!
– Ну, это не так уж плохо, Лели. Сумасшествие. – Верховцев накрыл своей ладонью ее смуглую руку, становившуюся все более нескромной и любознательной. – У этого парня, помнится, была красавица жена, и она любила его. Очень крепко.
– За его нежную кожу?
– За его нежную душу, Лели. За душу и талант. А звали ее Иродиада.
– Мне это имя никогда не нравилось. – Она отняла свою руку и подала Верховцеву махровый халат. – Ты же знаешь, мне всегда нравилось другое имя.
– Я знаю, Лели. – Он набросил халат на плечи, вышел из ванны. – Значит, девочка спит?
– Да. Данила сам сделал ей укол. Она была на седьмом небе.
– Как называется та дрянь, которой он ее накачивает?
– Не знаю. – Она пожала плечами. – Наркотик. Но ей, по-моему, все равно.
– Завтра она сможет работать?
– Конечно.
– Тебе трудно с ней, Лели, да?
– Нет, – улыбнулась она, – совсем не трудно. Она способная. Из нее можно лепить, как из глины. Знаешь, – тихо засмеялась она, – ее до смерти напугала голова.
Верховцев выдавил на ладонь крем и осторожно втер его в кожу на груди.
– Надеюсь, ты объяснила ей…
– Олли объяснил. Он хохотал до упаду. Потом сказал, что это восковая голова, специально сделанная на заказ. А потом пришел Данила, и она могла убедиться, что мы не отрезали ему голову, а лишь изготовили ее восхитительную копию. Она подняла ее с блюда, и, знаешь, Игорь, в тот момент я поняла – Данила не ошибся, выбрав ее. У него верный глаз.
– Будем надеяться, хотя… – Он пригладил мокрые волосы щеткой. – Хотя ей далеко до… Да, печально терять то, что приобретается с таким трудом, Лели.
– А знаешь что еще… – Она загадочно улыбнулась. – Я думаю, тебе не мешает это узнать.
– Что?
– Она влюбилась в Олли.
– Она?
– Да.
– Ты уверена?
– Меня в таких делах обмануть трудно.
– Данила заметил?
– Думаю, да.
Верховцев повесил мокрое полотенце в электросушилку.
