– Очухался уже. Там он, в сторожке у церковных ворот, с ним наши – Соловьев и Антонов.
– А это ведь сестра его, – зашептал Горелов Кате, указывая на утопленницу. – Родная сестра убийцы. А это ее дочь. И сестру, и племянницу угробил, вот гад проклятый! Его в кипятке бы сварить!
Катя слушала, молчала.
Судмедэксперт и следователь прокуратуры осматривали трупы, оперативники отправились опрашивать очевидцев. Местный участковый – костистый веснушчатый мужик – толковал о чем-то с низеньким хромым старичком. Тот объяснял ему что-то, яростно жестикулируя.
– Грех ведь, грех на душу взял – в великий праздник руку на человека поднял! А делать-то что было? – горячился старичок. – Ведь на моих глазах он ребеночка-то в реку кинул. На моих! Я-то кричу, бегу, да рази с моей деревяшкой побегаешь! – Сторож хлопнул ладонью по левой ноге. – Протез со времен войны. А он бросил ее, сердешную, и засмеялся, захохотал, словно бес. И ко мне, глаза-то безумные. Тут я его по голове костылем и съездил.
– И правильно, Семеныч, – гудел участковый. – Тебе медаль за то полагается. Такого зверюгу задержал!
– Что все-таки произошло? – Катя подошла к ним. – Я капитан Петровская, пресс-центр ГУВД.
– Знаю вас, – кивнул участковый. – Вы к нам на встречу с сотрудниками приезжали. Я потом статью вашу читал. А произошло вот что: есть в соседней деревне такой Волынцев Андрей двадцати семи лет.
Состоит он в психдиспансере на учете на предмет шизофрении. И в Ганнушкина, и в Кащенко, и где только он не лежал. Но теперь-то у нас свобода, без его согласия его никто в дурдом не отправит – ни я, ни Господь, будь он хоть сто раз сумасшедший, а согласия своего на принудительное лечение ну никак не давал. Дурак-дурак, а насчет свободы своей и прав личности соображает. Ну, и жил у сестры Елены, нервы мотал и ей, и дочке ее. Так вот, сегодня утром приехали они на автобусе в Никольское. Отстояли утреннюю службу. В церкви их видели. Затем пошли к реке. А там то ли на него затмение нашло, то ли правда бес в него вселился – убил сестру камнем, сбросил ее в воду, а следом и девочку.
– Шизофрения, значит. – Катя старательно записывала.
– Сейчас с ним следователь говорить будет, вон уж к сторожке идут, – указал участковый. – Пойдемте тоже. Может, еще чего узнаем.
В сторожку набилось много народа: оперы, эксперт-криминалист с фотоаппаратом, начальник розыска, отогревшиеся «водолазы» из роты. Следователь не возражал: мотивы столь дикого преступления нуждались хоть в каком-то объяснении. И все хотели их знать.
На стуле посреди комнаты, освещенной «лампочкой Ильича», сгорбился тощий, уродливого вида парень в спортивной куртке и облезлых джинсах. Белесые волосы его были всклокочены, на жидкой, торчащей клином бороденке засохла грязь.
– Ваша фамилия Волынцев? – спросил следователь.
Парень вздрогнул, пригнулся к полу, затем внезапно выпрямился и вперил в сотрудников милиции лихорадочно блестевший взгляд. Так блестят порой осколки стекла на полуденном солнце, но не глаза человека.
– Зверь рыщет в миру! – выкрикнул он дребезжащим фальцетом. – Зверь идет к нам, Антихрист! А вы – слепцы, не желаете ставить ему преграды! Грешники вы!
– За что вы убили сестру Елену Волынцеву и свою малолетнюю племянницу? – грозно спросил следователь.
– Только крещение в водах Иордана, только крещение в святой купели в великий праздник может преградить путь Зверю. Поголовное крещение и покаяние! – Голос Волынцева срывался на крик. – И я не убил их, а спас их грешные души! Я крестил их в Иордане водой, как некогда крестил нас великий пророк, предсказывавший царствие Божие! И они получили свой рай из моих рук! Смотрите! – Он резко ткнул пальцем в потолок сторожки. – Они глядят на меня с небес! Они улыбаются мне! Бес отпустил их, я вырвал их из бесовских лап, я вызволил их и отправил в объятия Отца нашего Небесного.
Следователь тяжко вздохнул: ШИ-ЗО-ФРЕ-НИЯ. Увы.
– Но почему именно своих родственников вы выбрали для крещения? – Он уже более не грозил Волынцеву, он приноравливался к безумцу.
С подобными созданиями нужно разговаривать только на их же собственном языке. Только так их можно отчасти понять.
– Мать и дочь в лапах Сатаны! Некогда матерью и дочерью завладел Нечистый, и они сотворили зло! – неистово крикнул Волынцев. – Иродиада подговорила дочь свою, и голова Крестителя нашего слетела в единый миг. Женщина – гной нашего мира, смрадный гной, парша плоти, добыча Сатаны. Но я вырвал моих женщин из его лап, я извлек их из ада, я спас их через святое крещение в водах Иордана. И теперь – да не торжествует Иродиада!!!
– Ладно, уведите его. – Следователь махнул рукой.
– Только крещение в водной купели – преграда Зверю! – вопил сумасшедший, когда его вели из сторожки. – Да не торжествует Иродиада! Да не торжеству-у-у…
«Он изгонял из них беса, – думала Катя. – Ему что-то мерещилось в его шизоидных грезах, библейский миф о Крестителе и его убийцах – Ироде Антипе, его жене Иродиаде. Он, как ни странно, был движим чувством сострадания, мечтал спасти своих женщин – ребенка, сестру. Спасти на свой лад. Крестил в мартовской ледяной воде… Господи, Господи, ты, кому построили и восстанавливают этот прекрасный храм, почему же ты не остановил его? Почему допустил такое? – Она покинула сторожку и направилась в церковь. – О чем молился каждый из них сегодня утром? Что просил у Бога? Какой награды?»
– Вы недавно ремонтируете храм, да? – спросила Катя у женщины в черном платочке, продававшей при входе иконки и свечи. Внутри церкви было все обустроено на скорую руку. Заново отреставрированный алтарь сиял позолотой, но вдоль стен громоздились леса, а над входом – облезлая штукатурка, расколотые кирпичи, полуисчезнувшая роспись фресок. Тлен, запустение.
– Второй уж год, – словоохотливо откликнулась женщина и кивнула на алтарь. – Вот на это Крещение освятили. Теперь и чиним, и восстанавливаем, и Бога славим, все вместе. Батюшка у нас хороший, такой
